. Муза.
В просторных залах пиццерии «Селешты» (Прим. Seleste - небесная. порт.) было необычайно душно, шумно и многолюдно. И хотя в верхнем зале, где мы со Степаном облюбовали укромное местечко, никто не курил, сизая дымка, словно туман, неподвижно висела в тяжелом и спёртом воздухе. Черты лиц посетителей в дальнем конце зала расплывались и приобретали какие-то причудливые формы, как на полотнах постимпрессионистов позапрошлого века.
Только что я закончил мой скорбный рассказ, и Степан задумчиво почёсывал свой затылок.
- И сколько же тебе не доплатила эта сволочь? - рассеянно спросил он.
- Если брать все положенные субсидии и выплаты, то мой бывший патрон не доплатил мне около 450 контушей, - печально ответил я. (Прим. 450 контушей – 2250 евро)
- Да за это убивать надо! - взревел возмущенный гигант. - А ты его через суд достать не пробовал?
- Это безнадежно, - кисло усмехнулся я. - Сеньор Паулу, несмотря на свою молодость, - тертый калач и отпетый проходимец. Согласно закону он банкрот и, вообще, официально является безработным. На его многочисленных счетах в различных банках одни нули. А все его имущество числится за родней. К нему имеют финансовые претензии многочисленные фирмы, компании и частные лица. И нет у меня времени добиваться справедливости, тем более, что я иммигрант. Не для того Паулу брал нас на работу, чтобы платить нам по-честному.
- Но ты хотя бы мог подстеречь его в темном местечке и разукрасить ему физиономию в счет неуплаченного долга, - заговорщически понизил голос Степан. - Хочешь, я подсоблю тебе в этом праведном деле?
- Зачем? У каждого человека своя правда, - философски заметил я. - Паулу бездумно тратил деньги на продажных женщин, пытаясь получить от них то, чего не могла или не хотела дать ему законная супруга. Мне ли его судить? По сути, он жертва уродливого воспитания. Он как-то мне со смехом рассказывал, как его отец, Сержиу, в Анголе попал со своим подразделением в окружение. Положение было безвыходное. В минуту отчаяния подавленный солдат пообещал, что если Господь Бог спасет его от неминуемой смерти, то он продаст лучшую корову из стада своего отца и пожертвует деньги церкви. И свершилось чудо! Враг отступил, а оставшиеся в живых солдаты вдоль кромки болот незаметно вышли из смертельного котла окружения.
Вернувшись же невредимым домой, отец Паулу только посмеялся над своими дурацкими страхами и идиотскими мыслями. Когда же друзья и родные, знавшие об обете Сержиу, стали упрекать его за отступничество, он отрекся от католической веры и ушел в общину свидетелей Иеговы. Так что: «Яка хата, такий й тин, який батько, такий й син». (Прим. Укр. пословица)
- Таких беспринципных мерзавцев надо жестоко и прилюдно наказывать. И карать публично, прямо на городской площади! - хмуро отметил мой сотрапезник.
Я с сожалением взглянул в посуровевшие очи великана и умиротворённо молвил:
- Конечно, очень обидно за мой напрасный тяжкий труд и утерянное драгоценное время. Но всё-таки я простил Паулу его неуплаченный долг. Бог ему судья. Сейчас я работаю на алюминиевой фабрике и зарабатываю побольше, чем у моего бывшего патрона.
- Да-а-а-а! - печально покачал головой Степан. - Ты слишком великодушен, Василий! Но, как говорят французы: «са ля ми».
- Вообще-то, «салями» французы говорят, когда хотят покушать, - осторожно произнес я. - А когда они желают поразмышлять о бренности нашей жизни, то говорят «се ля ви».
- Да знаю, знаю! - вдруг широко заулыбался Степан. - Это я прикалываюсь! Ведь я 5 лет учил французский язык в школе. Просто обожаю игру слов.
- То-то ты так бойко объяснялся с французом в кафе «Паласиу Кристалл», - беззаботно рассмеялся я. - А я уже было подумал, что у меня слуховые галлюцинации. Ты имел такое великолепное произношение, что я на минуту искренне уверовал, что у тебя хронический гайморит, или, по крайней мере, обложной насморк. Кстати, в Португалии в высших аристократических кругах тоже принято говорить, безбожно гундося и прихрюкивая на французский манер.
- Вообще-то, я и ехал работать во Францию. И виза у меня была французская, и заплатил я соответствующую сумму, - тяжело вздохнул Степан. - Но неожиданно для самого себя оказался в далёкой и непредсказуемой Португалии. Водитель моего автобуса сказал, что сначала завезет клиентов в Мадрид и Лиссабон, а уж затем доставит меня в Бордо. Там, по его словам, меня встретит человек, который предложит мне отличную и хорошо оплачиваемую работу. В Лиссабоне вышли последние пассажиры, и я остался в салоне один. Водитель куда-то ушел и долго-долго отсутствовал. Я лишь на минуточку заскочил в пенсау по надобности, а когда вышел, то мой бусик уже растворился в переулках древнего Лиссабона. Я увидел у стены пенсау мои поспешно выброшенные сумки и понял, что меня жестоко «надули». Ну, ничего! Летом поеду в отпуск, найду это жулье из турагентства «Мираж» и доходчиво им втолкую, что не хорошо нарушать заповедь Господню: «Не обмани ближнего своего».
Зная по сегодняшнему происшествию у гипермаркета о миссионерских способностях Степана, я догадался, что проповедь будет долгая, задушевная и проникновенная. Да ещё и подкреплена вескими, я даже сказал бы, очень весомыми аргументами. Кулаки у гиганта были, как пудовые чугунные гири. Родись Степан в эпоху Великих Географических открытий, то смог бы не одно племя каннибалов обратить в святую истинную Веру.
- Когда же нам, наконец, подадут пиццу?!! Самое время трапезничать! - возмутился изголодавшийся исполин. - Пойду, закажу ещё пива!
За стойкой кухни, словно заправский циркач, работал худощавый долговязый паренек в белом фартуке и высоком поварском колпаке. Он ловко слепил из теста широкий корж, затем мастерски подбросил его вверх так, что тот перевернулся в воздухе, поймал и снова подбросил. В момент, когда корж в полете поворачивался к повару плоскостью, тот неожиданно подло наносил несчастному блину несколько резких ударов обеими кулаками. Точь-в-точь, как бывалый техничный боксер, нашедший брешь в обороне зазевавшегося противника. И так несколько раз подряд. Затем паренек на кулаке вращательными движениями начал раскручивать корж, будто лассо, которое собирался набросить на головы скучающим посетителям. Всё это чем-то походило на колдовской ритуал, без которого приготовление пиццы казалось совершенно невозможным.
- Й-й-й-й-ёшкин цвет!!! Да он что, блинов объелся?!! - раздраженно прогудел у меня над ухом Степан, выставляя на стол с дюжину разнообразных бутылок с пивом.
- Белены... - хотел было я поправить сотрапезника, однако тот резко и решительно меня перебил.
- Нет, именно блинов, которые этот клоун без всякой вины так нещадно колотит, мнёт и пинает! Тут люди изнывают от ползучего, костлявого голода, а он, видите ли, изгаляется! Не иначе, как в цирковое училище собрался в ближайшем будущем поступать. Юное дарование! Жонглер не раскрученный!
Наконец, корж упокоился на протвени, и повар стал сноровисто раскладывать на нем сыр, ветчину, грибы, оливки и прочую нехитрую снедь. В конце концов, протвень попал в печь, а парень в белоснежном колпаке слепил из теста новый корж и принялся снова подбрасывать его в воздух. Капли пота выступили на изнеможенном лице юноши, но он явно не желал лишать себя удовольствия жонглировать сырыми коржами. И это несмотря на то, что ждущих своих заказов клиентов в пиццерии было хоть пруд пруди.
- Если через три минуты нам не принесут пиццу, то я захлебнусь собственной же слюной! - трагически простонал Степан.
То ли судьба смилостивилась над нами, то ли кто-то, зная русский язык, убоялся, что поминки придется справлять за счет заведения. Но пиццу нам всё-таки вскоре подали с дежурной улыбкой и с не очень искренними пожеланиями приятного аппетита. Несмотря на титанические усилия повара, тесто оказалось явно недопечённым, а сыр и по виду, и по вкусу напоминал тягучий сырой каучук.
Порция Степана была в четыре раза больше моей, но он с удовольствием уплетал за обе щеки это подобие пропаренной подошвы, запивая его большими глотками светлого пива. В таком огромном количестве пива могли бы раствориться и менее удобоваримые вещи.
- А как у тебя дела дома? - поинтересовался я у Степана. - Скоро твоя Катя приедет в Португалию?
- Думаю, этак месяца через два-три, - оживился мой собеседник. - Жду не дождусь моего зайчика. Ты ведь её ещё не видел? Вот она!
И Степан с трепетом достал из бокового кармана и выложил на стол помятую и затертую фотографию. Снимок был сделан на набережной Тернопольского водохранилища. С него на меня смотрела миловидная, круглолицая женщина лет тридцати-тридцати пяти, кокетливо склонивши голову к мускулистому плечу самодовольного Степана. В то время гигант носил длинные волосы, пышно спадающие на его широкие и могучие плечи. У возлюбленной же моего друга была аккуратная короткая стрижка прямых, темных, с чуть красноватым оттенком, густых волос. И хотя Катюша мило и стыдливо улыбалась, но даже фотобумага не могла скрыть тех дерзких бесенят, которые неистово резвились в глубине её черных колдовских очей. В целом, Катя была неплохо сложена и в паре со Степаном смотрелась очень даже привлекательно и гармонично. И только тот, кто знал истинные габариты Степана, мог отчетливо представить, что в этом «зайчике» не менее 185 сантиметров роста и более 90 игривых и любвеобильных килограмм.
Волей-неволей, я стал присматриваться к подруге моего компаньона более тщательно. И моё мнение об этой интересной и жизнерадостной женщине начало постепенно претерпевать странные и малообъяснимые изменения. Дама с таким жгучими глазами и роскошными формами могла запросто соблазнить даже самого целомудренного и набожного мужчину. Тугие, налитые бедра зазнобушки великана плотно облегала стильная, но немного коротковатая и излишне крикливая алая юбка. А легкая полупрозрачная бежевая блузка не очень-то и скрывала её роскошную грудь, поддерживаемую достаточно внушительным и добротным бюстгальтером.
- Большому кораблю – большие подводные рифы, - непроизвольно сорвалось с моих уст.
- Извини, друг. Не расслышал, - отрывая бутылку пива от пухлых губ, откликнулся мой сотрапезник. – Что ты только что сказал?
- Я хотел сказать, что вы с Катей – очень даже милая и симпатичная парочка, - густо покраснев, пролепетал я.
- Мы здесь, будто два голубка. Ну, словно Самсунг и Далила, - томно промурлыкал Степан, тыча пальцем в фотографию. - Не правда ли?
- Во-первых, не Самсунг, а Самсон и Далила, - поправил я товарища. - Кстати, а куда подевались твои густые и шикарные кудри?
- Катя обстригла, - со вздохом сожаления ответил Степан. - Сказала, что во Франции с такой «метелкой» разве что дворником работать. А что «во-вторых»?
- А во-вторых, возьми «Ветхий Завет» и почитай, чем завершилась история доверчивого Самсона и коварной Далилы, - прозрачно намекнул я.
- Да некогда мне всякие сказки читать! - злобно огрызнулся Степан. -  Когда моя бывшая жена Люба, уехавшая на заработки в Италию, прислала мне весточку: «Не жди. Я вышла замуж. Живи, как знаешь», я даже не представляю, что б делал с двумя малыми дочерьми на руках. И если бы вовремя не подвернулась Катюха, то я, наверное, попросту бы с ума сошел. Её ведь тоже муж с ребенком бросил. И мы сошлись, и стали жить вместе. Ты ведь даже не представляешь, каким счастливым я был в те светлые, радостные и беззаботные дни! Это же не женщина, а сказка! Нежная, пылкая, горячая...
- На ней что, яичницу можно было жарить? - плоско пошутил я. - А тебе не приходило в голову, что её первый муж на этой пылкой даме как раз и обжегся?
- Ну, я-то не погорю! - самонадеянно заявил Степан.
- Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало,
Два важных правила запомни для начала:
Ты лучше голодай, чем что попало есть,
И лучше будь один, чем вместе с кем попало, - назидательно промолвил я.
- Что ты сказал?!! - грозно нахмурился гигант.
- Да это не я. Это Омар Хайям сказал, - примирительно улыбнулся я.
- Много он понимает твой Абрам Хаим! - обиженно пробубнил Степан. - А он случайно не еврей?
- А что ты имеешь против евреев? – возмутился я. – Они что, не люди?
- Наверное, все-таки люди, - смущённо проворчал великан. – Но со мной в фирме дона Фернанду работал Михайло Бранчук, член Конгресса украинских националистов. Так он говорил, что все наши горести и беды от москалей и евреев.
- А мой друг Миша Бронштейн говорил, что все наши беды от дураков, тупиц и невежд, - проинформировал я доморощенного мыслителя.
- Ну, я бы не сказал, что Михайло Бранчук – дурак, - хмуро взглянул на меня исподлобья Степан.
- Я тоже бы не сказал, но наверняка подумал бы, - лукаво ухмыльнулся я.
- Но этот твой Абрам Хаим … - гневно взвился гигант.
- Во-первых, не Абрам Хаим, а Омар Хайям. А во-вторых, он не еврей, а совершенно случайно иранец, - терпеливо пояснил я собеседнику.
- Какой такой сранец? - насмешливо переспросил мой оппонент.
- Не сранец, а иранец, то есть перс. Ты что, на ухо туговат? - раздраженно бросил я пересмешнику.
- Перс?!! - притворно удивился Степан. - Был у меня «перс» по кличке Барсик. Ох, и ленивая же тварюка! Мышей из принципа не ловил, пацифист хвостатый! Мог только всю ночь напролет на весь Тернополь жалобно мяукать, да по кошкам круглогодично бегать. А чтоб стихи сочинять?! Это только у Пушкина: «Пойдет направо - песнь заводит, налево - сказку говорит...».
Я почувствовал, как у меня начала кружиться голова, и поймал себя на мысли, что совершенно перестал понимать, когда Степан шутит, а когда говорит серьёзно.
- А на счет Катюхи вы со своим Хайямом можете не сомневаться, - благодушно продолжил Степан. - Я с блаженством вспоминаю тот светлый год, что счастливо прожил с нею. Прейдешь с работы усталый, хлюпнешься в кресло перед телевизором, откроешь бутылочку пива и смотришь футбол. А Катюха хлопочет на кухне и что-то щебечет. И всё щебечет, щебечет и щебечет. Ничего толком не слышу, а приятно. Живое общение с любимой облагораживает. Вот только денег на жизнь не хватало. Из-за них проклятых и пришлось расстаться с моей «звездочкой» и уехать в такую даль. А знаешь, Василий, воспоминания о доме, о любимой навеяли на меня вдохновение и я, вот, сочинил стихи. Хочешь послушать?
У меня, честно говоря, не было ни малейшего желания обогатить себя бриллиантами поэтического творчества Степана. Но из вежливости я с энтузиазмом заявил, что с тех пор, как приехал в Португалию, только и мечтал услышать что-нибудь новенькое из сокровищниц мировой поэзии.
- Тебе всё - смешочки, - обиженно пробурчал гигант. - А я уже месяц по ночам не сплю. Мучительно ищу подходящую рифму и красивые слова, достойные неземной красоты моей Катюхи.
- О-о-о-о-о! Да я вижу Екатерина - твоя Муза! - изумился я.
- Вообще-то, нет. Мы еще не расписаны. Но в будущем обязательно поженимся! - твердо пообещал Степан. И я понял, что для него муза - это всё равно, что законный муж, только женского рода.
- Ну, ладно, слушай! - милостиво позволил мне ознакомиться со своим творчеством Степан. Он неожиданно ловко вскочил на соседний стул, принял позу статуи памятника Маяковскому в Москве и трубным замогильным голосом, от которого задребезжала посуда на столах, продекламировал:
- О, милая моя Катюха!
Хоть слушаю тебя в пол уха,
Но голос твой, мой соловей,
Журчит, как сказочный ручей.
Иерихонская Труба показалась бы жалкой детской свистулькой по сравнению с могучим громоподобным гласом, всколыхнувшим вязкий воздух переполненной посетителями пиццерии. В нижнем зале что-то глухо и тяжелое упало на пол. За спиной Степана истерически завизжала девушка. Но не от восторга от услышанного. Вскакивая на стул, поэт ненароком зацепил её кавалера за локоть и тот вывернул полную чашку горячего кофе на белоснежный костюм своей хрупкой возлюбленной. Парень вскочил на ноги, сжал кулаки и резко обернулся. По грозному выражению его лица я понял, что он не на шутку намерен вступиться за честь и достоинство дамы своего сердца. Но, увидев двухметрового громилу верхом на стуле, он как-то сразу сник, суетливо схватил салфетку и принялся поспешно промакивать коричневые пятна на костюме своей зазнобушки.
Повар был застигнут загробным гласом как раз в тот момент, когда в очередной раз подбросил корж в воздух. Парень мгновенно съежился и сжался в комочек от нежданно нахлынувшей волны ужаса. А корж плашмя плюхнулся прямо на вершину его башнеподобного белого колпака.
По-видимому, повар принял мефистофельский бас Степана за предвестник приближающегося землетрясения.
- Ну и как? - спросил меня с вершины Парнаса обладатель бесценного поэтического дара.
- Я поэт, зовусь я Стёпа.
Всем привет от остолопа! - пробурчал я, растирая заложенные «громом» уши.
- Чего, чего? - поинтересовался из-за заоблачных высот одаренный лирик.
Но тут Парнас не выдержал гениальности поэта. Ножки стула резко разъехались в разные стороны. Степан рухнул на стол, сметая с него всю утварь, и кубарем скатился на пол. Я еле успел схватить в руки мой стакан и бутылку «Спрайта», спасая их от разрушительной и всесокрушающей стихии. Низвержение с Парнаса сопровождалось ужасающим грохотом и звоном бьющегося стекла. Общий бедлам усилило то, что официантка, имевшая неосторожность как раз проходить мимо, от неожиданности резко отпрянула в сторону и вывернула на пол содержимое своего подноса, а именно: 4 порции пиццы и столько же стаканов и бутылок пива «Супербок». Грохот падающей посуды и битого стекла дополнил мелодичный перезвон роняемых ножей, ложек и вилок.
Одна порция пиццы, описав замысловатую траекторию и несколько раз перевернувшись в воздухе, упала точнешенько на макушку поэта и увенчала его растерянную и изумлённую физиономию. Степану, восседавшему на полу среди остатков трапезы и обломков посуды, ещё крупно повезло, что пицца угодила на его голову коржом вниз. Во времена Древней Греции победителям поэтических соревнований на голову возлагали лавровый венок, но, по-видимому, с тех пор обычаи существенно изменились.
Вдруг Степан дико взревел, резко сбросил «корону» со своей бедовой головы и прытко вскочил на ноги. Он порывисто схватил газету «Jogo» с соседнего стола и, мелко пританцовывая, принялся энергично махать ею над своей взлохмаченной макушкой. Этот экзотический пляс сопровождался отборными ругательствами и изощренными проклятиями. Все это чем-то напоминало танец шамана при изгнании злого духа из тела смертельно больного соплеменника. И тут меня внезапно осенило: увенчавшая гениального чтеца пицца была только-только извлечена из горячей печи.
Внезапно гигант узрел мою остолбеневшую персону со стаканом и бутылкой воды в судорожно сжатых руках. Степан стремительно бросился ко мне, выхватил из моих одеревеневших рук бутылку и вылил её содержимое прямо себе на голову. Мученическое выражение медленно сползло с его перекошенного лица, и он облегченно вздохнул:
- Господи! И как это только йоги умудряются ходить босыми ногами по горячим углям? Тут от пиццы мозги в голове чуть не вскипели. А то ... голыми ногами!!!
Я робко оглянулся. На нас смотрели десятки пар ошарашенных глаз. Виртуоз изготовления «прорезиненной» пиццы спрятался за кассовым аппаратом и испуганно выглядывал из-за него, как робкий новобранец из-за свеженасыпанного бруствера. Корж, свисая с верхушки головного убора повара, предательски перекашивал Пизанскую башню колпака, натягивая его край на вытаращенные глаза несчастного кулинара. Дрожащими руками парень вытащил из кармана мобильный телефон и, трепеща как осиновый лист, попытался набрать какой-то только ему известный номер. Край колпака совсем съехал на слезившиеся глаза повара, и он поспешно поправил его левой рукой. В этот момент коварный мобильник выскользнул из непослушных пальцев юноши. Телефон, вращаясь винтом, полетел вниз и, ударившись торцом о кафельный пол, раскололся на несколько крупных частей. Повар, согнувшись и прикрываясь руками, словно в него стреляли из крупнокалиберного пулемета, бросился к лестнице и почти кубарем скатился в нижний ярус пиццерии. Степан бережно вытащил из кармана носовой платок, размером со штормовой парус терпящей бедствие бригантины, и старательно вытер мокрую голову и лицо. Затем он громко высморкался, аккуратно сложил платок и, очаровательно улыбнувшись, подвел печальный итог блицтурнира поэтов:
- Кажется, влипли.

Из нижнего яруса пиццерии медленно поднялся солидный, уже не молодой мужчина в строгом, но дорогостоящем костюме с пластиковой табличкой на груди.
- По-видимому, управляющий, - невольно подумалось мне.
- Со строгим взором, стриженой бородкой,
Шаблонных правил и сентенций кладезь, - непроизвольно вспомнились шекспировские строки.
Степан невозмутимо направился к управляющему, вытаскивая пачку банкнот из внутреннего кармана куртки:
- Tenha calma! Pago para todas danificações! (Прим. «Спокойствие! Плачу за все убытки». Порт.)
Повар, робко выглядывавший из-за широкой спины управляющего, как завороженный, не мигая, уставился на шуршащие банкноты. Глаза парня, казалось, вот-вот выпадут из орбит, а безвольно отвисшая челюсть коснется его чахлой грудной клетки. Лишь только неожиданно свалившийся с колпака корж, вывел юношу из тяжёлого гипнотического транса.
Степан минут пять что-то настойчиво объяснял недоверчивому администратору на португальском языке и, наконец-то, уговорил.
- O`kаy! - веско произнес управляющий и что-то властно приказал услужливым официанткам. Те быстро и проворно смели и вытерли с пола ужасающие последствия недавней катастрофы. Стол был начисто вымыт, сервирован заново, и мы вторично уселись за него с твердым намерением продолжить нашу нежданно прерванную трапезу. Вот только стул, недавно служивший трибуной поэту, разительно напоминал раздавленную гигантским ногтем блоху. И даже лесковский Левша навряд ли смог бы восстановить этот предмет после жесткого «наезда» моего талантливого, но увесистого сотрапезника. Обломки стула, как останки павшего в бою ветерана, торжественно и печально вынесли в соседнее подсобное помещение. Степану же откуда-то принесли новый стул, отличающийся от своих стандартных собратьев особой прочностью и повышенной громоздкостью. Администратор же пристроился на освободившемся дальнем столе и принялся составлять скорбный список потерь, понесенных вверенным ему заведением.
Невысокая черноглазая девушка-официантка, принесшая нам пива, бросала на Степана томные выразительные взгляды и всячески пыталась привлечь его рассеянное инцидентом внимание. Но, увы, тщетно.
Гигант наклонился через стол и с надеждой во взгляде и трепетом в голосе спросил:
- Ну, как мои стихи?
- Феноменально, потрясающе! - искренне произнёс я, абсолютно не льстя моему могучему другу. Феномен творчества гиганта изящной словесности до основания потряс пиццерию «Селешты», а так же всех, кто имел несчастье в этот вечер в ней находиться. Степан зарделся, как красна девица.
- Незабываемо! Сногсшибательно! - пылко продолжал я. - Куда до тебя Шекспиру с его:
«Две самых ярких звёздочки, спеша
По делу с неба отлучиться, просят
Её глаза покамест посверкать.
Ах, если бы глаза её на деле
Переместились на небесный свод!
При их сеянье птицы бы запели,
Принявши ночь за солнечный восход».
Степан в течение минуты задумчиво молчал, очевидно, тщательно «переваривая» услышанное.
- А знаешь, тоже не плохо! - наконец, с видом знатока заметил он. - Вот только рифма у твоего Шекспира явно хромает.
- Степан! А почему твои стихи на русском языке? - поинтересовался я. - Ведь в Тернополе большинство населения говорит на украинском.
- Так уж вышло, что с малолетства я жил и рос на Колыме. Мои родители уехали туда на заработки, на золотые прииски. Там родилась моя младшая сестра. Ходил я в русскую школу, играл с детьми, разговаривавшими по-русски. А когда родители вернулись в Тернополь, то я уже был чересчур взрослый, чтоб заново переучиваться. Да и Катюха, хоть её родители и тернопольчане, росла и училась в Крыму, где тоже разговаривают по-русски. Честно говоря, мне стыдно, что я плохо знаю родной язык. Но, клянусь тебе, заработаем с Катюхой деньги на квартиру, вернемся домой и я обязательно выучу украинский язык, - твердо пообещал Степан.
- В твоих стихах есть один крошечный изъян, - после небольшой паузы мягко высказал я моё сужденье. - Всё-таки называть любимую женщину Катюхой как-то не благозвучно. Ведь можно было сказать: Катя, Катерина.
- Да уж так я привык. Да и вся рифма тогда рухнет! - обиделся Степан. - Я и так столько времени её выискивал и подбирал!
- Ведь ты влюблен, так крыльями Амура
Решительней взмахни и оторвись! - патетично воскликнул я.
- Шекспир ... - полувопросительно, полуутвердительно произнес Степан, и я удивился, насколько быстро он смог распознать стиль великого поэта. - Послушай, Василий! Познакомь меня с этим Шекспиром. Похоже, он очень умный мужик. Мне кажется, где-то я уже слышал эту странную фамилию.
Неожиданно в серо-голубых глазах Степана отразился немой вопрос, который он явственно стеснялся озвучить.
- Не волнуйся! Он совершенно случайно не еврей, - успокоил я гиганта, и на его лице отчетливо проявилось выражение облегчения. - Но познакомить тебя с ним не могу. Он умер.
- Как умер?!! Несчастный случай на производстве?!! - ужаснулся Степан.
- Можно сказать и так, - печально вздохнул я. - Судя по его сонетам, он не смог пережить измены возлюбленной и предательства лучшего друга.
- Похоже, у него была слишком ранимая душа, - уныло молвил Степан. - И давно он умер?
- Нет, не очень. Около четырехсот лет назад, - скорбно ответил я.
Степан недоуменно уставился на меня, захлопав ресницами своих небесно голубых глаз. Но, видимо, подумав, что ослышался, безнадежно махнул рукою:
- Ну, умер, так умер. Ничего не попишешь. Все там будем. Но что же мне теперь делать с моими стихами?
- А ты начни так: - поразмышляв, предложил я:
- О, милая Екатерина ...
- … Твой бюст, как сказочная дыня, - выпалил Степан, которого явно донимал зуд творчества.
- Это как? На вкус или на цвет? - саркастически полюбопытствовал я. - Трубадур ты мой тернопольский! Ты должен четко определиться, что ты пишешь: гимн возлюбленной или трактат по бахчеводству. Так ты и самого Ронсара можешь переплюнуть!
- А это ещё кто такой? - изумился Степан.
- Французский поэт эпохи Возрождения. Отец эротической лирики, - доходчиво объяснил я.
- И что он, к примеру, такого написал? - подозрительно прищурился гигант.
Я сморщил лоб и, проклиная склероз, напряг свою предательскую память.
- О, постой! О, погоди!
Я умру! Не уходи!
Ты как лань бежишь тревожно.
О, позволь руке скользнуть
На твою нагую грудь,
Иль пониже, если можно, - наконец, процитировал я.
Степан крепко задумался. Он застыл в позе Роденовского «Мыслителя», сосредоточенно всматриваясь в точку, находящуюся где-то за моей спиной, будто я, как высокогорный воздух, был абсолютно прозрачным. На лбу его собрались суровые складки, вены на висках вздулись. Казалось еще немного, и он трагическим, надрывным от безысходности голосом воскликнет:
- Быть или не быть, вот в чем вопрос.
- Нет! До уровня Ронсара мы опускаться не будем! - вдруг категорично заявил Степан. - Так что ты там говорил о Екатерине?
Я собрался с духом и начал заново:
- О, милая Екатерина!
Когда твой щебет соловьиный ....
- ... Доходит до моих ушей,
Я сам пою, как соловей! - восторженно закончил четверостишие достойный наследник величайших поэтов прошлого и современности.
Я с сомнением поглядел на уши Степана. Их величина и форма никак не располагали к возвышенным чувствам.
- Давай попробуем заменить лопоухость чем-нибудь более романтичным, - осторожно предложил я.
- Каким это образом? - насторожился Степан и с опаской отодвинулся от меня на полметра.
Я снова собрался с мыслями, поднял глаза к потолку и торжественно произнес:
- О, милая Екатерина!
Когда твой щебет соловьиный
Ласкает слух, моя душа....
- ... От кайфа тащится, шурша! - взревел гигант, вскакивая со стула.
- Это «крыша» у тебя поехала, тихо шифером шурша! - взбесился я. - Ты ведь любимой женщине пишешь, а не наркоману - собрату по ржавой игле! Пиши, что хочешь!
- Извини, друг! - виноватым голосом попросил прощение Степан. - Сам не знаю, как это у меня вырвалось. Так что ты там на счёт души надумал?
- Попробуй теперь вспомнить о душе после твоего вульгарного «кайфа»! - сердито пробурчал я и в очередной раз напряг извилины моего мозга.
- О, милая Екатерина!
Когда твой голос соловьиный
Коснется струн души моей ...
- ... Я сам пою, как соловей! - восторженно возопил Степан. - Замечательно! Изумительно! Поразительно! Дай я тебя облобызаю!
И, распахнув свои объятья, он бросился ко мне через стол, смахнув по пути на пол два стакана, несколько бутылок пива и фарфоровую пепельницу. Под хрустальный звон разбивающейся посуды гигант трижды звонко расцеловал меня, да так, что у меня перехватило дыхание, да и в глазах совершенно потемнело. От таких горячих поцелуев проснулась бы не только Спящая Красавица, но и вся её ближняя и дальняя родня.
- Ему бы в реанимации работать! - приходя в сознание, подумал я.
- Степан! Ты можешь сидеть спокойно, не вскакивая из-за стола? - прохрипел я, вырываясь из объятий колымского медведя. - А то этой забегаловке после твоего незабываемого визита придется закрыться на неделю, чтобы восстановить запасы разбитой посуды и испорченной мебели.
Я пугливо огляделся. Еще не хватало, чтоб окружающие восприняли слишком бурное излияние чувств Степана за проявление нетрадиционных сексуальных отношений. Но, казалось, на этот раз уже никто не обратил внимание на новый, чересчур яркий всплеск эмоций исполина. Лишь управляющий, приподнявшись со своего места, цепким взглядом оценил дополнительный ущерб пиццерии и внес коррективы в составляемый им реестр нанесенных нами убытков.
Черноволосая девушка-официантка, лучезарно улыбаясь, собрала осколки посуды и ласковым нежным голоском поинтересовалась, не желают ли сеньоры ещё чего-либо выпить. Её на пол лица бездонные, черные глазища восторженно сияли и с нескрываемым вожделением пожирали раскрасневшегося гиганта. Но тот, казалось, упорно не замечал этих ярковыраженных знаков внимания и отрицательно покачал головой: «Nada». (Прим. «Ничего». Порт.)
Миниатюрная девушка ещё раз одарила Степана маслянистым многообещающим взглядом и, неспеша, удалилась, кокетливо виляя бёдрами.
- Нет! - философски заметил мой собеседник, косясь в след «уплывающей» вдаль «Золушке». - Женщины должно быть много. Только тогда ты сможешь по-настоящему ощутить божественное, всепоглощающее счастье обладания.
Меня просто шокировало неожиданно прорвавшееся красноречие Степана.
- А стихи я завтра же отправлю Катюхе..., то есть Кате. Пусть знает, что мы тоже не лыком шиты, - самодовольно ухмыльнулся он.
Шок, вызванный высокопарными словами гиганта о счастье, был ничем по сравнению с тем, что я испытал в следующее мгновение.
Степан властно поднял руку и неожиданно с произношением, которому позавидовал бы диктор В.В.С., рявкнул:
- Wаite! The bill, please! (Прим. «Официант! Счет, пожалуйста!»  Англ.)
Я был сражен наповал, но ещё больше был ошеломлен управляющий. Он словно оцепенел от такого сюрприза, на его лице застыла гримаса крайней растерянности и изумления. Брови администратора удивлённо изогнулись, приподнялись и смущенно спрятались под  свисающими на лоб волосами. Но, как истинный профессионал, шеф пиццерии мгновенно совладал с собою. На полусогнутых ногах, он юрко подбежал к нашему столику и положил перед Степаном мелко исписанный листок бумаги.
- Here it is! - расплылся в льстивой улыбке управляющий и, немного подумав, добавил: - Sir!
Степан скрупулезно изучил скорбный перечень утрат пиццерии, кисло поморщился, неспешно вытащил из бокового кармана кошелек и выложил на стол требуемую сумму.
- The change is for you, (Прим. «Сдача вам». Англ.) - небрежно махнул рукой гигант. Затем он открыл другое отделение бумажника, извлек оттуда 50-долларовую купюру и положил на стол рядом со счетом.
- Here is a little gift personally for you, as a symbol of my Motherland, (Это маленький подарок персонально для вас, как символ моей Родины. Англ.) - важно заявил Степан.
Сияющий администратор рассыпался в поклонах и благодарностях.
Вдруг Степан повернул голову и неожиданно обратился ко мне:
- If you don't mind, we can go as far as King Luis' Bridge, can't we? («Если ты не против, мы могли б пойти к мосту Короля Луиша, не правда ли?» англ.) (Прим. Мост короля Луиша или Эйфелев мост - достопримечательность г. Порто.)
Похоже, мое лицо не было отмечено особой печатью интеллекта, и Степан больно пнул меня ногой под столом. Я с трудом стряхнул овладевшее мной оцепенение, собрал все мои скудные знания английского языка и нахально заявил:
- Yes, if you like. By the way, how far it is? (Да, если хочешь. Кстати, как это далеко?)
- Not very far, not more then ten minutes' walk. (Не очень далеко. Не более 10 минут ходьбы.) - успокоил меня гигант, поднимая с пола свою сумку.
Мы встали из-за стола, а управляющий заискивающе помчался вперед, указывая нам дорогу. Когда он удалился на значительное расстояние, я нервно спросил Степана:
- Откуда ты знаешь английский?
- Да как-то хотел иммигрировать в Австралию, но это очень длинная история. Когда-нибудь расскажу, - вполголоса ответил Степан.
- Господи! Зачем ты дал ему так много денег? Ведь его счет убытков, как минимум, в два раза завышен. Да ещё 50 долларов сверху, - огорченно прошептал я.
- Э-э-э! - поучительно произнес гигант. - Знаю я проходимцев этого типа! Если б мы начали спорить или пререкаться, он тут же сдал бы нас полиции. Даже то, что мы безропотно заплатили, ещё не означает, что он этого не сделает.
Мы вышли из пиццерии на городскую площадь. У бордюра стояла полицейская машина, тревожно мигая сигнальными огнями. Двое угрюмых полицейских, не моргая, с подозрением пялились на нас. Возле них стоял пронырливый управляющий и что-то настойчиво им объяснял. Краешком уха я уловил его тихое воркование:
- ... американские туристы. Ну, немного порезвились, но за все уплатили по счету до последнего эскудо. Кстати, вполне сносно говорят по-португальски.
Мы повернули налево и вразвалочку пошли вверх по площади, с любопытством вертя по сторонам головами и с восторгом указывая друг другу на архитектурные достопримечательности и памятники старины. С реки нахлынула волна густого тумана, и полицейские с управляющим растворились в непроглядной серой пелене.
- Слава Богу! Обошлось! - облегченно вздохнул Степан.
- И все равно напрасно ты дал администратору 50 долларов, - с сожалением произнес я. - Они б тебе очень даже пригодились.
- Да это вовсе не деньги, - хитро прищурился гигант. - Я же сказал, что этот маленький подарок - символ моей Родины! И отнюдь не хитрил! Это непревзойденная, виртуозная работа одесских умельцев. У меня таких ещё три штуки есть. Моя бывшая жена Любаша, уже перед самой поездкой в Италию, купила у одного менялы на Одесской толкучке 4 купюры по 50 долларов. Тёртая была баба, а так крупно погорела!
Степан вытащил из кармана бумажник, достал оттуда 50-долларовую купюру и протянул её мне. Я взял в руки банкноту, провел пальцем по воротничку президента и по надписям, поглядел сквозь купюру на залитую светом витрину магазина.
- Знаешь, Степан! А от настоящей ничем не отличишь! Если это подделка, то искуснейшая работа гения, - с видом опытного валютчика оценил я банкноту.
- А ты внимательней посмотри на надписи и на рожу президента, - ехидно захихикал мой попутчик.
- Президент как президент! Явно без грузинской кепки! - не на шутку обиделся я. - И надписи как будто не на иврите и не на абхазском языке. И, пох-х-х-о...
Тут я поперхнулся последним словом и умолк, не веря моим глазам. На купюре четко было написано "FIVE DOLLARS", и на меня с неё издевательски-надменно глядел великий освободитель закабаленных негров Авраам Линкольн.
- Во-во! - и Степан профессорским жестом поднял вверх указательный палец. - Как эти кудесники, паганини от монетарного искусства умудрились вместо пятерки цифру 50 пришпандорить, до сих пор не понимаю. То ли аппликация, то ли какая-то другая тонкая технология... А ведь сами 5 долларов действительно настоящие! Не удивлюсь, если авторами этого гениального шедевра двигало отнюдь не корыстолюбие. Мне почему-то кажется, они создали это изящное творение сугубо из озорства. Ведь если разобраться, овчинка выделки не стоит.
Уже после праздников я увидел по телевизору репортаж, где сообщалось, что при попытке сбыта фальшивых американских долларов, в Порто был задержан член банды искуснейших фальшивомонетчиков. Страж порядка с экрана бодро заявил, что полиция напала на след других представителей банды, который отчетливо ведет в Соединенные Штаты Америки.
Мы медленно брели по центральной площади города. Туман неотвратимо сгущался, и редкие фигуры прохожих теряли привычную четкость контуров, приобретая гротескные зловещие формы. В воздухе зависла мельчайшая водяная пыль. Наши волосы быстро промокли, а одежда покрылась тонким слоем влаги.
Казалось, сквозь мглу тумана к нам медленно и незримо подкрадывались тоска, печаль и безысходность, шурша своими широкими серыми плащами. Их шаркающая походка и тихий шепот леденящим ужасом сковывали наши сердца. Нервно поёживаясь, мы невольно ускорили шаг и неожиданно вышли к громадной рождественской ели, стоящей у городской Камеры Муниципал (Прим. ратуша). Вершина дерева тонула в призрачном липком тумане. У подножья ели лежали громадные разноцветные коробки, перевязанные блестящими лентами и символизирующие богатые рождественские подарки. Рядом невысокий, но стойкий, как оловянный солдатик, Пай Натал (Прим. Аналог Деда Мороза в Португалии), героически исполнял свой благородный и бескорыстный долг. Он умело надувал длинные тонкие разноцветные воздушные шарики и скручивал из них разнообразные диковинные фигурки. То у него получался меч-кладенец, то необычайный цветок, а то фигурка кошечки или собачки. Широко улыбаясь, весельчак в красной куртке и колпаке раздавал свои творенья восторженным ребятишкам.
Туман сгущался всё больше и больше, и встревоженные родители начали поспешно уводить разочарованную детвору по домам. Пай Натал остался один, болезненно шморгая носом и пританцовывая вокруг ели. Сырость и холод проникали под полы одежд и пронизывали наши трепещущие тела до костей.
По звукам, доносившимся от рождественского древа, трудно было понять, то ли Пай Натал отбивает мелкую чечетку, то ли щелкает зубами от холода. Его тоненькие курточка и штаны, похоже, не очень-то согревали своего хозяина. Ватная борода и парик Пай Натала слиплись, и, казалось, насквозь пропитались влагой.
- И много, много радости детишкам принесла, - с ностальгической грустью произнес Степан, глядя на ёлку. - А я ведь уже совсем и не помню, когда в последний раз получал рождественские подарки. Это было так давно, много-много лет тому назад. В нашей жизни так много проблем, забот, тяжкого труда и так мало отрады, умиротворения и веселья! Похоже, в погоне за деньгами мы совершенно разучились беззаботно веселиться и наслаждаться маленькими радостями нашей мирной жизни.
Тяжелый вздох, как порыв лютой зимней вьюги, согнул и ссутулил тело Степана. Голова его поникла, руки безвольно обвисли.
Пай Натал остановился, и внимательно и сочувственно посмотрел на гиганта своими огромными живыми карими глазами. Он оттянул прикрепленный на тонких резиночках красный шарик, заменявший ему нос, и переместил его на лоб. Достав носовой платок, Пай Натал высморкался и вытер свой мокрый нос, который по цвету и по размеру ничем не отличался от снятого шарика. Затем он вытащил из своей сумки тонкий красный воздушный шарик, надул его и ловко свернул в форме сердечка. Взгромоздив шарик-нос на прежнее место, Пай Натал важно подошел к Степану и, протянув ему эмблему любви, неожиданным для такого щупленького тела басом произнес:
- Digne-se aceitar um presente, meu amiginho! (Прим. «Соблаговолите принять подарок, мой дружочек!» порт.)
Гигант вздрогнул, медленно поднял голову, растеряно посмотрел в глаза Пай Наталу и дрожащими руками принял подарок. То ли капля дождя, то ли скупая слеза потекла по небритой щеке Степана. А Пай Натал, встав на цыпочки, дружески похлопал гиганта по плечу и добродушно пробубнил:
- Tudo esta bem quando acaba em bem. Boa noite! (Все хорошо, что хорошо кончается. Спокойной ночи! порт.)
Он лукаво подмигнул мне правым глазом, подхватил свою сумку, перебросил её через крепкое плечо, круто развернулся и мгновенно исчез в непроглядном клубившемся тумане. Его гулкие быстрые шаги постепенно затихли в глубине надвигающейся Рождественской ночи.

Отредактировано Василий Шарлаимов (2012-11-19 02:05:26)