Отпустить. Рассказ.

  Рассказ опубликован в 52-ом мартовском номере журнала "Современная литература мира" (ех-РуЛит) под названием "Зов ада".

Аннотация:

Каждый день похож на предыдущий. Жизнь перестала быть жизнью, а превратилась в антологию безвыходных серых будней.  Апатия сменяется неконтролируемыми вспышками гнева, пустота времяпрепровождения растворяется в алкоголе. Прошлое осталось за гранью воспоминаний, настоящее – замкнутый круг, а вместо будущего зияет бездна.  В этот «ад существования» попал Курт. Он не помнит, из-за чего докатился до всего этого. Лишь изредка в голове возникают обрывчатые воспоминания, которые разум сразу же блокирует. Всё меняется, когда Курт случайно набирает свой номер телефона, нажимает вызов и слышит в трубке свой собственный голос.

«Некоторые люди так боятся умереть, что просто не начинают жить».
(с) Генри Ван Дейк.

Посвящается Алёшке Понятовской.

Не уверен, что ты прочтёшь эти слова, не уверен, что они будут что-либо значить для тебя, но всё же… Спасибо за то, что однажды направила мою ненависть в нужное русло. И… не переставай мечтать. Никогда.
Н.А. Орёл. 18.02.2012.

Утро…

Тело похоже на хлебный мякиш, кости ломит, как после драки, во рту такой привкус, словно там скончалась крыса, глаза слипаются, а взор мутный, точно смотришь в кривое зеркало. Это простое осеннее утро. Вчера со мной ничего особенного не происходило, поэтому можно сделать логичный вывод, что такое состояние со мной каждое утро. Весело, не правда ли? Поверьте, если бы я наклюкался и пошёл дебоширить, то состояние было бы гораздо хуже, и вряд ли я вообще проснулся бы так рано. А что вчера я делал? Не помню… Если не помню, значит нечего и вспоминать. Наверное, сидел перед теликом и глазел на какое-нибудь глупое телешоу для домохозяек… О, Боже, да, это, мать её, жизнь!

Утро… Просто осеннее утро, когда просто не может быть хорошего настроения. Когда весь проклятый пессимизм изо всех тёмных и пыльных уголков твоего сознания выползает наружу, чтобы испортить жизнь не только тебе, но и всем окружающим. Простая жизненная правда, факт… называйте как хотите, ведь это не имеет никакого значения.

Поднимаясь с кровати, я пытался что-то вспомнить, вернее моё расстроенное сознание пыталось что-то вспомнить, но так и не достигло своей цели. В голове на секунду раздался лишь какой-то противный свист, но, кроме неприятного ощущения, он больше ничего не принёс. Просто свист в простое осеннее утро. Ведь это же происходит с каждым, верно? Я не стал глядеть за окно, так как прекрасно представлял, что там увижу, а направился прямиком в туалет справлять нужду. Зайдя в сортир, я спустил пижамные штаны и сел на толчок, потому что ноги подкашивались от усталости. Мне кажется, что многие так делают, поэтому, я думаю, в данном случае я вполне понятен. Я едва не заснул…Мочевой пузырь освобождался от гадкой жидкости, принося наслаждение, которое, в свою очередь, действовало, как снотворное. Чёрт, но спать в сортире это уже совсем не романтично, хотя порой нет сил сопротивляться. Как показывает печальный опыт Элвиса Пресли – в туалете можно только справлять нужду, всё остальное может привести к неожиданным последствиям.

Потом, как и принято, я пошёл в ванную, кое-как почистил зубы, обмочил холодной водой заспанное лицо и брезгливо поморщился, глядя на себя.

Когда я успел превратиться в это чудовище, что смотрит на меня безразличными и пустыми глазами с обратной стороны зеркала?

И опять в голове прозвучал знакомый свист… И больше ничего. Наверное, одна часть разума хотела мне что-то показать, но другая сопротивлялась этому, поэтому между ними завязалась борьба и… Только свист. Очень знакомый свист. Но я не мог вспомнить. Что-то вертелось на языке, но не могло сойти. Наверное, это должно быть странно, но мне, если честно, совершенно плевать.

Я вновь посмотрелся в зеркало… Иногда меня спрашивают: «Что произошло, Курт? Что случилось, дружище?». Это происходит даже не иногда, а довольно часто, и я не знаю, что ответить. Я не помню ничего, кроме свиста, а порой на меня накатывает очень яркое воспоминание, сжимает со всех сторон, сбивает дыхание, и я бегу надираюсь в кола, вновь всё забываю, кроме свиста… И опять эти чёртовы вопросы: «Что произошло, Курт? Что случилось, дружище?». Часто бывает так, что я просто не могу понять, какого хрена меня об этом спрашивают, ведь мне кажется, что всё как прежде, что вроде бы ничего не изменилось, но на меня всё равно давят. Тогда я срываюсь, завязываю бессмысленную драку, а после ухожу домой, запираюсь на несколько недель и просто пью, пью, пью, пью… Так что же на самом деле произошло? К чему все эти вопросы? К чему этот свист? Желание надраться и набить кому-нибудь морду?

О, Боже, да, это, мать её, жизнь! Кажется, так я говорил в самом начале?

Закончив с водными процедурами, я пошёл на кухню, включил маленький телик, чтобы что-то бубнил (показывали какую-то утреннею передачу) и принялся готовить себе завтрак. Достал из холодильника пару яиц и палку колбасы, чтобы приготовить яичницу, поставил на огонь чайник и насыпал в кружку кофе и четыре ложки сахара.

Сонливость шептала на ухо колыбельную, а силы на сопротивление иссякали так же стремительно, как и отведённые людям секунды. Ведь так просто выкинуть в форточку эти фальшивые проблемы, которые, якобы, мне насаждают, и забыться крепким сном, таящим в себе ласку, тепло, покой… Не будет никаких глупых вопросов и противного знакомого свиста, похожего на…

Чайник вскипел и я залил кипятком кружку, после чего снял с плиты накалённую сковородку и выложил на тарелку яичницу, достал из пакета несколько отрезанных кусков батона, сел за стол и принялся есть. Еда застревала в горле сухими комками, поэтому приходилось их проталкивать внутрь обжигающим кофе. Если честно, есть не хотелось совсем, пища не приносила удовольствия, а была в тягость, но позволить разгуляться безумному голоду – самоубийство.

Из телевизора лучезарно улыбался какой-то засранец в отглаженном официальном костюме и говорил про то, как жизнь прекрасна, и что каждое новое утро несёт нам множество возможностей сделать себя и окружающих лучше. Он улыбался и нёс какой-то бред, а мне хотелось оказаться рядом с ним с дробовиком, злорадно рассмеяться ему прямо в лицо и вышибить мозги, чтобы ему больше неповадно было врать. Элементарный приступ гнева, моментально сошедший на нет. Со мной такое бывало довольно часто, особенно в последнее время, когда я слышал в голове свист, и все вокруг доставали меня однотипными вопросами. Так назревает безумие. Так рождаются серийные убийцы, которые потом добродушно улыбаются за решёткой, рассказывая о том, как насиловали малолетних, а потом выпускали им кишки. Я ещё не дошёл до такой стадии, но современная действительность располагает всем, чтобы сделать из меня социопатичного психопата. Вряд ли кто-то сильно расстроится и удивится, узнав, что я перетрахал всех малолеток в городе, а потом их живьём закопал. Казалось, что уже все знакомые считают меня чокнутым.

Когда ты думаешь об этом, это не выглядит страшно и кажется, что всё очень далеко, но, когда ты внезапно осознаёшь, что танцуешь буги-вуги вместе с безумием, жизнь начинает катиться под откос. Всё так просто, что даже смешно! Нас рождают для счастья, так твердят нам все вокруг, а потом эти же «все вокруг» сводят нас с ума, делают из нас маньяков и раньше времени сводят в могилу, а потом говорят: «Хороший был парень, правда, по кривой дорожке пошёл. Такой человек пропадает. Хороший был парень…».

А у кого не бывает таких мыслей в раннее осеннее утро?!

Я оделся, собрал сумку в университет, и опять в голове прозвучал свист, только в этот раз гораздо сильнее обычного. Я свалился на пол и схватился за голову, в которой свирепствовала боль, накатывающая морскими волнами. Крик рвался изнутри, но я его сдерживал, а в какой-то момент мне захотелось рассмеяться… Просто я представил, как всё это выглядит со стороны. Смешно. Нелепо. Свист… Как в плохой пародии на плохой фильм-ужасов.

Перед глазами промелькнула картинка. Смутное видение. Словно старая фотография, появившаяся из небытия.

Серый «форд мустанг» 67-го года выпуска.

А потом… тьма.

Сначала дикий свист в голове, потом «форд мустанг» перед глазами… Это ещё один вид безумия? Некоторые психи утверждали, что слышали голос Бога, повелевающего им карать грешников. Другие ссылались на то, что слышали голоса умерших родственников или друзей, призывающие их нести праведную месть. А я слышал свист и видел серый «форд мустанг» 67-го года выпуска. Что бы это значило? Если я и сходил с ума, то не так, как эти чокнутые трахальщики-мясорубы. Меня никто не заставлял убивать, да я и не собирался. Это другой вид безумия: более тихий, более одинокий и более страшный для меня самого. Господи, да какая к чёрту разница, как сходить с ума?!

В университет я опаздывал. Думаю те, кто хоть сколько-нибудь учился в нём, меня сейчас поймут… Я опаздывал к первой паре. Все опаздывают к первой паре. А многие ли на неё приходят? Только избранные. Я, к сожалению, к избранным не относился, поэтому решил позвонить старосте, чтобы предупредить её о том, что опоздаю. Она привыкла, она поймёт.

Я нашёл мобильный, набрал номер старосты по памяти и нажал зелёную кнопку «звонок». Пошли длинные гудки, а я, тем временем, направился в коридор, чтобы обуться и покинуть квартиру, шагнув в мрачное и холодное отвратительное осеннее утро, убивающее в любом какую-то долю личности, и оставляющее после себя лишь зияющую дырку, которая становится всё шире и шире оттого, чем больше человеком овладевает чёрная меланхолия. Это не то незабываемое чувство, когда в тебе просыпается сладкая печаль, поднимающая из глубин памяти воспоминания о самых лучших моментах в жизни, которые, к сожалению уже прошли… Чёрная меланхолия – это прожорливый солитёр, пожирающий тебя изнутри, оставляющий тебя подыхать пустой кожаной обёрткой от души и тела. Ты остаёшься наедине с неизбежностью, которая, как и смерть, прогуливается на соседней улице и пристально за тобой наблюдает, как хищник за своей жертвой. Обхохочешься, не так ли? Мы родились для счастья, а, в итоге, бегаем от чёрной меланхолии и смерти. Бред какой-то.

Все мои мысли уложились в три длинных гудка, после которых на другом конце линии подняли трубку.

– Алло, – сразу же сказал я, – Эмбер, привет, это Курт, я… короче я опоздаю на первую пару, но приду, точно. Ты скажи преподу, что я задержусь, и не ставь энку, о’кей?

Молчание. С момента начала разговора Эмбер не издала ни звука, хотя обычно она здоровалась первой и начинала мне читать лекции какой я оболтус и что это приведёт к печальным последствиям… Сейчас же она не издала ни звука, и я подумал, что, возможно, на линии какие-то неполадки, и надо просто перезвонить.

– Алло, Эмбер? Ты меня слышишь?..

Вновь молчание. Точно. Неполадки.

– Ладно, я перезво…
– Я ждал тебя, Курт, – раздался в трубке мужской голос, принадлежавший, наверное, юноше где-то моего возраста.

Я удивился, однако, трубку не положил.

– Прошу прощения, могу я услышать Эмбер?
– Забери меня… забери меня отсюда, Курт, – говорил незнакомец. В его голосе я слышал какие-то отчаянные нотки. Он словно молил меня о помощи, но…
– Простите, я…
– Вытащи меня отсюда! – сорвался на крик голос. – Вытащи, Курт! Зачем ты меня бросил?! Зачем…
– Простите, я, наверное, ошибся. Всего доброго, – быстро произнёс я и оборвал разговор.

В уши в который раз врезался противный свист, перед глазами промелькнул серый «форд мустанг» и запахло железом. Я зашёл в телефонное меню, выбрал пункт «Вызовы» и посмотрел последний набранный номер.

Глаза чуть ли на лоб не полезли от удивления. У нас с Эмбер был очень похожий номер, различающийся лишь в двух последних цифрах, вот почему я его быстро и накрепко запомнил. Только тогда, по ошибке, вместо номера старосты я набрал свой номер…

– Что за чёрт?..

В детстве я был любопытен, как и все дети, поэтому иногда пробовал звонить на собственный номер, но это всегда заканчивалось короткими гудками в трубке. Это логично. Я звонил на номер, с которого в это время совершался звонок, поэтому было занято. Мне кажется, что вряд ли кому-либо получалось дозвониться до самого себя, ведь это чистой воды иррациональный абсурд!

Я замер на месте и пытался хоть что-нибудь понять.

Я позвонил самому себе?

Каким образом? Как я мог дозвониться? И кто мне мог ответить? Глупость какая-то получается, однако, я набрал собственный номер, а некто поднял трубку и ответил. Не важно, что он там лепетал, но он ответил! Тогда я подумал, что это какое-то недоразумение, возможно, неполадки на линии, благодаря которым мой звонок самому себе был переведён на какой-то неизвестный номер. Наверное, такое вполне возможно…

Но тот незнакомец назвал меня по имени. Совпадение? Тоже возможно, правда как-то уж слишком всё удачно сошлось для совпадения, не так ли?

Не придя ни к какому итогу, я внимательно набрал номер Эмбер и нажал на кнопку «Звонок», и тут же ответила она.

– Алло, Эмбер…
– Где тебя носит, Курт?! Сегодня семинар по зарубежке! У тебя и без того проблемы!
– Прости… я опаздываю, но я приду…
– Боже мой! Слушай, в конце концов, это твои проблемы. Тебе задницу придётся в кровь рвать, чтобы всё сдать, а не мне…
– Я понимаю, я сейчас при…
– Давай быстрей! – крикнула она и бросила трубку.

Простое осеннее утро. Совершенно обыденное осеннее утро. Ну как же! Ведь каждый день по всем миру люди названивают самим себе и болтают о делах житейских!

Свист, серый «форд мустанг» 67-го года выпуска, запах железа, странный звонок… на этом послужной список заканчивается, или как? Если это и есть сумасшествие, то лучше сдохнуть, честно.
***

Конечно, испанские драматурги Лопе де Вега и Педро Кальдерон, это весьма интересно, но теплота тускло освещаемой аудитории и практически бессонная ночь влияли на то, что я всё занятие клевал носом и утрачивал нить размышлений. В итоге никаких знаний в моей голове не осталось, кроме того, что ренессансный дурачок Лопе де Вега был авантюристом и бабником. А, возможно, что и это не так, мне просто послышалось.

Голову мою занимали смутные мысли о сером «форде», которые иногда пугали просыпающимся во мне беспричинным гневом, глубокой грустью и резкими приступами апатии. Помимо всего этого, в голове прятались объяснения всему происходящему, но, чем ближе я к ним приближался, тем меньше всего я понимал. В конце концов, я запутался и всё вновь позабыл.

Почему-то в голове всплыло воспоминание, как раньше я исправно учился в университете, подрабатывал ночью на заправке и иногда публиковал дешёвенькие статейки в каком-то вшивом кулинарном издании, пытался заниматься писательством и исправно отсылал множество повестей и рассказов в литературные альманахи. Жизнь была очень полноценна, но всё это напряжение рвало меня на куски и кто-то… кто-то очень тёплый и близкий удерживал меня на краю зловонной пропасти отчаяния, в которую я мог сорваться в любое мгновение… Я нуждался в помощи.

Потом этот кто-то исчез, как развеянный по ветру прах, пропасть проглотила меня, и я забыл нечто чертовски важное, драгоценное… И, наверное, даже бесценное. Я пытался это вспомнить, чтобы вернуть всё на место, расставить жизнь по полочкам, но некая иссиня-чёрная завеса не позволяла мне продраться дальше свиста, серого «форда» и запаха железа. Возможно, это к лучшему, а, возможно, и нет… Не знаю, почему, но я точно знал, что всё это определённым образом связано между собой. Какие-то немыслимые перипетии, которые я не мог распутать и объяснить. Просто знал!

Чёрная меланхолия…

Она вновь навалилась на меня всем своим огромным весом, прижала к земле и дохнула в лицо могильным холодом. Грёбаная чёрная меланхолия, превращающая душу в решето! Боец-тяжеловес! Наносит один удар и жизнерадостность падает в нокаут… А потом кромешная тьма, в которой ничего не разобрать. Такое густое и липкое месиво безвыходности.

Раздался звонок, по аудитории пронёсся радостный гул, а я глупо моргал, вырванный из своей внутренней страны, не обладающей ничем прекрасным в отличие от чудесной Нарнии. Если уж плевать на жизнь и уходить в себя, то стоит придумать мир получше горьких воспоминаний и болезненных попыток понять себя и всё вокруг.

Да простят меня Лопе де Вега и Педро Кальдерон, но я так ничего о них и не узнал. Может быть, к сожалению, а, скорее всего, я бы просто на них начхал, как на всё.

Когда я выходил из аудитории, меня остановил мистер Джонсон, преподающий зарубежную литературу. Это был невысокий полноватый мужчина с седеющими висками и лысиной.

– Курт, подожди… – сказал он, складывая в свою сумку тетради с записями лекций и книги. – На пару словечек, ты не против?
– Нет проблем, профессор. У меня сейчас как раз окно, так что спешить некуда.

Проблемы были. Внутри зашевелилось нечто склизкое, и я почувствовал раздражение и острую неприязнь к мистеру Джонсону.

Опять вопросы! Дурацкие вопросы.

Я был уверен, что этот чёртов козёл начнёт лезть ко мне в душу со своими проклятыми предостережениями и утешениями, в которых я вовсе не нуждался, но разве его это хоть немного волновало? Ему главное сказать, а нужно мне это или нет, таких людей, как он, это совершенно не интересует.

«Я ждал тебя, Курт. Забери меня отсюда…», - вспомнил я слова утреннего телефонного незнакомца и поёжился, будто рядом со мной пробежала смерть.

– Как дела? – как бы невзначай спросил профессор, но я заметил, что он задержал на мне настороженно-любопытный взгляд, вызвавший во мне тревогу и новый приступ гнева. Он лез ко мне в голову. Ублюдок хотел нарыть информацию, втеревшись ко мне в доверие столь глупым способом. «Выкуси-ка! Кукиш, чёрт тебя дери, говнюк!»
– Нормально… нормально. Потихоньку всё, рассказывать в принципе и нечего. Всё нормально. Вот.
– Ясно. Это хорошо… хорошо. Просто мне показалось, что у тебя не всё в порядке. Может какие-то проблемы, нет?
– Нет! Нет. Всё нормально. Вам просто показалось, такое иногда бывает. А так всё о’кей.
– Ну, слава Богу! Это отлично, верно ведь?
– Да. Неплохо.
– Как дела с учёбой? Справляешься со всем? Я слышал, у тебя возникли кое-какие проблемы по нескольким предметам, и ты вроде их не решаешь?

«Разнюхал-таки, гнида! Засунул свой нос туда, где солнце не светило! Что ему от меня надо?!»

Я сжал кулаки, затаил дыхание и попытался умерить гнев, который рвался наружу, как взбесившийся конь, скинувший с себя наездника. Но вышло скверно. Хотя меня это как-то и не заботило.

– Послушайте, профессор… у меня есть проблемы, но я решу их сам, когда… короче, решу, правда! Просто сейчас у меня…
–… нет сил?

Его внимательный взгляд пронзил меня и проник вглубь головы, копошась в моих мыслях. Казалось, что он читает их, точно интересненький роман в мягкой обложке, который можно купить в любом книжном магазине за относительно низкую цену и прочесть по пути на работу за несколько дней. Проще говоря – дешёвое, бульварное чтиво.

– С чего вы это взяли?
– Да просто предположил, только-то. Я, что, прав?
– Нет. Всё нормально, я же уже говорил. Прошу прощения за опоздание, я просто…
– Это не имеет значения, Курт. Никакого. Совершенно. Я на твоей стороне, Курт, можешь мне поверить.

Чёрт возьми, это было похоже на какой-то низкопробный фильм, где детектив, расспрашивая заключённого, пытается выудить из него необходимую информацию, втеревшись в доверие такими штампованными словами. Неужели профессор берёт за пример тот фильм?! Человечество на убогих американских детективах не растёт, а вырождается. Боже мой, когда учённый, образованный человек начинает говорить так, как «крутые дядьки» в таких фильмах, становится страшно и обидно. Обидно за то, что хорошие фильмы тех же американцев проходят стороной. Господи, да вообще дело не в этом!..

– Я тебя прекрасно понимаю, но то, что делаешь ты, это не выход, пойми. Ещё ни один человек не спасался от того, что гложет тебя, заперев себя самого где-то внутри и отрешившись от реальности. Внутри себя живёшь, а реальность пугает, поэтому в настоящем мире ты превращаешься в ничто. Пустое место. Так нельзя, Курт.
– О чём вы, профессор?

Есть люди, которые постоянно навязывают свои бессмысленные нравоучения, даже если им ясно дают понять, что это ни к чему. К таким людям и относился мистер Джонсон.

Это ни первая и, к сожалению, наверное, не последняя бредовая лекция, которыми меня кормит каждый знакомый на протяжении целого года. Целого года? А что, собственно произошло год назад?

Свист… серый «форд мустанг» 67-го года… запах железа…

Это и произошло.

Что? Что? Что?!

– Курт… да! Да, я понимаю, что ты не хочешь об этом говорить, но так продолжаться уже не может. Надо что-то делать, иначе это приведёт к чему-то ужасному.
– Профессор, я просто вчера поздно лёг и проспал… Я самостоятельно выучу эту тему с самого начала. Всё в порядке. Спасибо за вашу заботу.

Внезапно возникла абсурдная, но навязчивая мысль, что меня больше нет! Что я давно уже исчез, заблудился в дебрях собственных сомнений и догадок. Вся моя жизнь за последний год показалась мне нереальной, карикатурной, хотя никакой другой жизни я не помнил. Но мне казалось, что всё это жёсткая сатира на всё то, против чего я когда-то боролся.

«Всего этого дерьма не существует!»

Наше прошлое, наше настоящее, наше будущее – плоды изощрённой человеческой фантазии. Мы и есть прошлое, настоящее и будущее самих себя. Каковы мы, каково наше нутро, таково и всё это. Есть лишь только человек собственной персоной, а всё остальное вокруг него – это его вымысел. Нет мира – есть человек.

Я, стоящий перед этим козлом пропащий человек, – ложь. Иллюзия. Чья-то очень неудачная иллюзия…

– Дело не в этом! – воскликнул мистер Джонсон, теряя терпение.
– А в чём?! – Моё терпение тоже покидало меня, бросая на произвол судьбы. Терпение – это такая подлая и бесполезная сука, ведь бросает она тебя как раз тогда, когда ты в ней чертовски нуждаешься.
– В тебе, Курт! В тебе. Всё дело только в тебе.
– Да что не так-то, господи!
– Всё!

Если бы передо мной стоял кто-нибудь другой, но не преподаватель, то я врезал бы ему по морде. Кулаки чесались, нервы лопались, но крохотная частичка здравого смысла удерживала меня от столь глупых импульсивных поступков, напоминая, какими могут быть последствия. Тем более, этот человек искренне хотел помочь, он не желал зла, его ошибка как раз таки и заключалась в его благородном желании помочь. Просто мне ничего этого не было нужно. Лучше бы он относился бы ко мне так же безразлично, как и любой другой незнакомый человек на улице.

– Мистер Джонсон, я, наверное, уже пойду…
– Нет, стой! Курт, перестань уже жалеть себя и жить тем, что произошло! Уже достаточно прошло времени, чтобы ты пришёл в себя! Целый год! Целый год прошёл с того дня, а ты до сих пор похож на высушенную рыбу! Пора уже идти дальше, хватит топтаться на одном месте. Ты просто не имеешь на это никакого права. В конце концов, тебе расхлёбывать всё своё дерь… ты понял. Когда это случилось, тебя все прекрасно понимали, поэтому и не лезли, а теперь уж извини, но прошёл целый год. Это твоё поведение просто необоснованно.

«Хоть двадцать, сраный мудак!»

Если ты не суперзвезда, то будь готов к тому, что смерть твоего близкого человека будут помнить совсем недолго, поэтому и сочувствовать тебе тоже будут недолго. В принципе, и твоя погибель моментально забудется, не обольщайся. Дело в том, что нас, простых смертных, просто нет смысла долго хранить в памяти. Как говорил Эрих Мария Ремарк: «Смерть одного человека — это смерть; смерть двух миллионов — только статистика». Так вот, смерть близкого для меня – это смерть, горе; а эта же смерть для мистера Джонсона – статистика. Ему плевать, в принципе.

Смерть?

Смерть близкого? О чём это я?..

Слова мистера Джонсона вызывали во мне ярость, но я не мог объяснить, почему так происходит. Воспоминание пыталось прорваться сквозь толщу охранных барьеров, но они были слишком крепки.

Свист… серый «форд»… запах железа… нет, это запах не железа… это… это запах крови… ещё слышен тупой удар и оборвавшийся вскрик…

«Что за чёрт?!»

Хотелось схватиться за голову, разломать её пополам и посмотреть, что там происходит. Хотя, конечно, можно было просто спросить у профессора, что случилось со мной год назад, но я считал это слишком унизительным. В мгновение ока мистер Джонсон превратился для меня в злейшего врага: «Когда это случилось, тебя все прекрасно понимали, поэтому и не лезли, а теперь уж извини, но прошёл целый год. Это твоё поведение просто необоснованно».

«Почему эта гнида помнит то, что со мной произошло, а я нет?! Почему?! Ему всё равно на всё плевать, а мне нет!..».

Я готов был расплакаться и рвать на себе волосы, но только не перед профессором. Не хотелось оказывать ему такой чести. Это я только потом понял, что он действительно хотел помочь, но до жути неумело, почему и причинил мне адскую боль.

– Давай, Курт, возвращайся. Не знаю, куда ты там попал, но возвращайся быстрее, а то тот парень, что на месте тебя, совсем плох. – Мистер Джонсон отечески улыбнулся и похлопал меня по плечу, отчего меня самого всего передёрнуло, словно ко мне прикоснулся чахоточный больной.
– Не трогайте меня… – сквозь зубы прошипел я. – Не стоит… хватит уже всего этого бреда… хватит… я не нуждаюсь в вашей сра… «помощи». Мне ничего не нужно! Отвалите все от меня, наконец!
– Курт…
– Не прикасайся ко мне! Не трогай! Отстань!
– Перестань, Курт, очнись…
– Отвали! Не трогай меня! Не нужны мне твои проклятые утешения! Что вообще вы все можете знать, самодовольные кретины?! Год, видишь ли, прошёл! Да хоть двадцать! Что это меняет?! Ни хрена это не меняет! Если бы в твоей семье кто копыта отбросил, ты бы по-другому говорил!
– Думай, что говоришь, Курт. Не перегибай палку. Не создавай себе лишних проблем. Давай… успокоимся и тихо поговорим.
– Да пошёл ты на хер со своим спокойствием и со своими разговорами! Не лезь ко мне! Ты… ты ничто!
– Так, Курт, это уже слишком…
– Пошёл в жопу!

Он начал ко мне подходить, видимо, для того, чтобы успокоить, но я со всей силы толкнул его в живот, и он повалился на заднюю парту, сильно ударившись спиной. На лице его отразилась боль, а изо рта вырвался сдавленный стон. Видимо, он ушиб копчик.

– Господи, Курт… что ты, чёрт тебя дери, творишь?!
– Не лезьте ко мне… все… пожалуйста… оставьте меня в покое… – произнёс я, словно читал заклинание и, покрывшись жуткой бледностью, покинул кабинет.
– Курт!

Я как загипнотизированный выскочил из аудитории и помчался по лестнице вниз. Больше всего на свете я хотел прибежать домой, выпить как можно больше водки и завалиться в тёплую постель, чтобы проспать там до скончания веков.
***

Как я и ожидал, попытка выбраться из выгребной ямы закончилась полным фиаско. Обидно, конечно, но этого и стоило ожидать. Сбылось самое страшное, чего я и боялся – на меня начали давить и заставляли вспоминать то, что я по какой-то причине напрочь забыл. Процесс этот был весьма болезненный и нервный, поэтому с самого начала от него ничего хорошего ожидать не следовало.

От дурного настроения возникло желание напиться, чему я, собственно, и не воспротивился. Кто-то говорит, что алкоголь может помочь уйти от проблем, что это хороший антидепрессант, но лично мне от него становится только хуже. Если в трезвом состоянии я ещё мог сосредотачиваться на чём-нибудь, не связанном с потерянными воспоминаниями, то в пьяном этого никак не получалось. Я мог злиться, бить посуду, крошить мебель, истошно вопить, бить себя и рвать на голове волосы, в конце концов, но ничего мне не помогало, лишь делало боль более глубокой, пронзительной и острой.

– Что значит вся эта херня?..

Утренний незнакомец умолял забрать его откуда-то, мистер Джонсон просил меня вернуться в реальность из закрепощения во внутреннем мире… О чём они? Пороли такую чепуху, что мне хотелось смеяться! Чего они оба хотят от меня, вешая всю эту лапшу на уши?! Мне даже начало казаться, что их слова каким-то образом связаны, но каким именно, я понять не мог. А может это паранойя? Какая на хрен разница? Чёрт, да это же всё просто бред сумасшедшего!

Наверное, я был похож на больного, который после долгих лет комы очнулся и не смог смириться с произошедшими изменениями вокруг него. Жизнь стала другой, а он застрял в прошлом и просто не мог оттуда вернуться. Так и я… наверное… Та жизнь, которая у меня когда-то была и которую я любил, потерянна, и найти её невозможно, а то, что мне досталось взамен, было похоже на жалкие останки. Истлевшие головни после жуткого пожара. Гниющий город после страшной чумы. Обрывки дневника после нервного срыва подростка.

В голове с ума сводящим звоном играла новогодняя песенка, как на магнитофоне.

Потом она сменялась традиционной песней, что поют на Дни Рождения.

Песни сменяли друг друга, и от этого становилось ещё противнее. Добрые и весёлые песенки начинали раздражать и будить внутри желание убийства…

В итоге, они странным образом воссоединились в одну песню и я, не выдержав, разбил свой телевизор, по которому в тот момент показывали «Домашнее MTV 70-х».

Словно в ответ на это, в голове раздались звуки телевизионных помех.

Наверное, это признаки сумасшествия. Ничего удивительного. На моём месте свихнуться можно очень быстро.

Через несколько минут, не выдержав этой эмоциональной бури, что буйствовала в душе, я заплакал, засмеялся и начал гнусаво напевать что-то из Pink Floyd.

Потом я разбил свой компьютер.

Снова гнев.

Снова свист, серый «форд», запах крови, крик, а ещё…

… ещё появилось привычное мне чувство жуткого отчаяния и утраты, только в тот момент, это чувство было гораздо сильнее обычного, и – картинка разорванного весеннего платья.

Погрузившись в безумие, я и не заметил, как зазвонил телефон. Возможно, именно этот звук вернул меня в реальность.

– Штаб военных моряков! – крикнул я в трубку и засмеялся сквозь слёзы, шмыгая при этом носом.

Молчание.

Было слышно лишь слабое и жалобное завывание ветра.

– За телефонное хулиганство тебя отправят в ад, засранец!

Молчание.

– Боженька не прощает консервативных гомиков и телефонных хулиганов! Они в одном кругу колобродят, жаря друг друга! – кричал я, давясь истерическим смехом.
– Подёргай лучше шкурку, приятель, если тебе заняться нечем.

Молчание.

В пьяном состоянии я ещё легче завожусь, чем обычно. А новогодняя песенка, чудным образом смешанная с песней Дня Рождения, лишь подливала масла в огонь. Для полного счастья не хватало ещё колыбельной.

– Какого чёрта, засранец?! Штаб военных моряков! Говори, иначе твоя мама…
– Курт…

Опять тот же знакомый голос, на который я наткнулся утром. Неужели теперь этот парень будет меня преследовать? Это же была всего лишь банальная неполадка на линии, которая от меня совершенно не зависела! Я не собирался ему звонить! Не хотел!

– Кто это?
– Это нечестно.
– Что?!
– Мне здесь страшно, Курт, зачем ты меня здесь запер?
– Слушай, придурок…
– Здесь очень темно, грязно и холодно.
–… я не понимаю…
– Вытащи меня! Не убивай, пожалуйста! Я не заслужил этого! Он сводит меня с ума!
–… о чём ты там лопочешь…
– Это неправильно. Я должен быть там, где ты. Ты – предатель, Курт! Ты всех обманул! Лжец!
–… но, если ты ещё раз…
– Нечестно! Нечестно! Мне страшно одному! Верни меня, пожалуйста! Я больше так не могу!
–… позвонишь и начнёшь молоть чепуху…
– Эм никогда так не сделала бы! Эм не хотела бы для меня такого будущего! Ты и ей сделал больно своим гнусным предательством! Верни меня! Верни, быстро!

Эм…

Эм…

Кто…

Эмма…

Это имя…

Как только я его услышал, меня захлестнули жуткие чувства, разрывающие душу, как голодные падальщики мёртвую плоть. В голове в истерике билась невыносимая боль, а сознание пыталось скрыть какое-то воспоминание. Что-то, связанное со свистом, серым «фордом»… что-то, связанное с тем, что произошло год назад!

Эмма.

Кто этот парень, что позвонил мне? Откуда он…

– Курт…
– Не звони сюда больше, мразь! – в гневе крикнул я и положил трубку, потом повалился на пол, рыдая, не в силах сдержать навалившуюся боль. Повторяя про себя имя «Эмма», я ощущал ту «прошлую жизнь», отчего становилось гораздо хуже обычного.

Кто он? Убеждение, что тот утренний звонок был не случайной неполадкой на телефонной линии, всё росло. Слишком уж много совпадений: парень знал меня, знал Эмму… этого достаточно, чтобы убедиться, что творится нечто странное.

«– Ну, пошли, Курт! – дёргала меня за руку девушка в мягком весеннем платье, которое привлекательно облегало её стройное молодое тело.
– Я не хочу, детка. Пошли лучше домой, и так уже вымотались, а ты ещё туда…
– Ну, Курт, – упрашивала она меня, обвив шею своими нежными тоненькими ручками, – ну, пожалуйста! А потом сходим в «мак-дак», и ты сможешь заказать себе всё, что только захочешь!
– Я чертовски устал, милая. Давай… ну, например, завтра. Будет здорово.
– Ну, давай сейчас! Здесь же близко! Пойдём, вредина!
– Ты, как ребёнок, ей Богу!
– Ну, позязя, дядя! – изображая детский голос, сказала она. Получалось у неё очень правдоподобно и мило.
– Позязя, больсой засланец! Позязя!
– Ну…
– Раз «мак-даком» тебя не проймёшь, тогда… книга! Я куплю тебе книгу, любимый!
– Какую?
– Больсую! Больсусую!
– Какую именно?!
– Чёрт… ну… точно! Ты хотел почитать Джо Хилла, я точно помню! Какой-то его роман, где название вроде как у песни Nirvana. Да?
– Точно. «Шкатулка в форме сердца».
– Посли, позязя! Куплю тебе холосую книгу. Отень холосую! Посли, засланец!
– Ладно, ладно!..»

Эмма была моей девушкой. Я сильно любил её и, кажется, собирался на ней жениться. Мы жили вместе и мечтали о семье, совместном двухэтажном доме с камином…

Куда она делась? Почему целый год я её не вижу? Почему воспоминания о ней скрыты, а те маленькие обрывки, что крутятся в моей голове, вызывают боль? Почему все эти проклятые обрывки связаны со свистом, серым «фордом» и прочим дерьмом, что засело в моей голове? Почему мне кажется, что всё то, что со мной происходит, как-то связанно с «прошлой жизнью» и Эммой? Почему человек обязан страдать?! Зачем Бог создал такой мир и таких людей, что не могут без боли?!

«Господи, куда ты пропала, детка? Почему ты меня бросила?..».

Тогда я вспомнил наш разговор с мистером Джонсоном и слова про смерть. Те ужасные слова, что пробудили ярость.

Смерть…

Смерть.

Смерть!

Неужели?

Эмма?

«Где ты, Эмма? О, Господи, детка! Где ты?! Эмма, боже мой! Где ты?! Нет! Не может быть! Нет! Эмма, о, господи! Эмма!».

Я схватил стул и с диким воплем кинул его в сторону стеклянного шкафа, где хранилось множество моих любимых книг, мы читали их с Эммой, лёжа в тёплой постели и попивая кофе.

Музыка бьющегося стекла.

Музыка ужаса.

Музыка душевной смерти.

Музыка её милого имени.

Эмма.

В голове опять зазвучали знакомые мелодии смешанных песен. Отвратительных песен. Песен, которые почему-то ассоциировалась у меня со смертью.

Психоз пел в моей голове, все эти чёртовы песни.

Стекло сыпалось на пол так медленно и грациозно, как падают с неба пушистые снежинки.

Музыка безумия.

Целый грёбаный симфонический оркестр.

Эмма любила танцевать со мной медленный танец под лирические композиции Рихарда Вагнера. Теперь эти композиции звучали для меня, как шелест ржавого лезвия по горячим венам.

Самоубийство. Да, самоубийство.

С Новым Годом! С Днём Рождения!

Я понял, почему мой разум блокирует воспоминания той пресловутой «прошлой жизни». Всё потому, что эти воспоминания оборачиваются против меня и медленно-медленно убивают. Изощрённое и жестокое самоубийство, не находите? Видимо, моё сознание не приемлет суицидальных идей, поэтому и отвергает все эти воспоминания. Правда, я нашёл другой способ самоубийства. Алкоголь и закрепощение. Эти два «друга» целый год высасывали из меня жизнь, и это выходило у них довольно удачно, учитывая моё нынешнее состояние. Ещё чуть-чуть, и нужно было уже придумывать какую-нибудь выспренную эпитафию.

«Эмма, что же такое происходит? Почему? Я один, знаешь?.. Мне плохо, Эмма. Зачем ты ушла?».

Она умерла.

Умерла.

Боже, да её убили!

Убили, чёрт возьми!

«Кто, Эмма?! Кто?!».

Я не мог вспомнить о её смерти ничего. Совершенно. Чёрное-чёрное пятно, а дальше белая-белая пустота. Она мертва, но её смерти в моей голове нет. Словно и в действительности ничего такого не было.

«Нет! Ты жива, верно? Ты же жива, Эмма?! Ну, конечно! Ты просто не могла умереть… Эмма? Где же ты тогда?».

Её больше нет, дружище. Просто нет.

«Не правда!».

На её месте теперь пустота.

«Нет!»

Ты должен заполнить эту пустоту, иначе она сожрёт тебя с потрохами, приятель.

«Не может быть!».

Эмма не хотела бы тебе такого будущего. Разве таким ты был с ней? Разве таким она тебя любила? Ты хочешь предать её? Предать её чувства, память?

«Пошёл на хер! Она жива! Жива!».

Её нет! Нет! Она больше никогда не появится! Не вернётся!

«Она придёт! Скоро! Вот увидишь!»

Парень, перестань. Её больше нет. Ты не сможешь её вернуть, но ты сможешь вернуть себя.

«Себя? Что за хрень?!».

Я не знаю, куда ты себя спрятал, но ты всё ещё сможешь вернуть… Сможешь. То, что ты сейчас видишь в зеркале – это не ты. Извини меня, дружище, но это, как ты когда-то говорил, «сопливый мудак».

«Сопливый мудак?».

Да. Это не ты.

«Где же я тогда?!».

Не знаю. Тебе виднее, приятель. Но, если в ближайшее время ты себя не вернёшь, то извини… Я скажу тебе «адьос» и прекращу твою… «жизнь».

«Что? Что?! Господи, что за ересь ты порешь?! А?!».

Молчание…

Тишина…

«Эмма… Неужели всё это правда, Эмма?».

Разумеется, мне никто не ответил, но на долю секунды мне показалось, что еле слышно любимый голос шепнул: «Да».

Скорее всего, мне показалось. Плевать. Пускай я уже совсем чокнулся, но её голос принёс неимоверное облегчение.

«Да».
***

Обычно я долго не мог заснуть, пытаясь вспомнить ту трагедию, что произошла со мной год назад. Но в ту ночь я заснул мгновенно, обессиленный дикой эмоциональной встряской. Про Эмму я больше не пытался думать, заталкивая всплывшие воспоминания обратно. Единственное, что меня тревожило – это странный звонок того парня, который умолял меня вернуть его.

Куча вопросов и ни одного ответа. Куча переживаний и ни одного утешения. Прорва страданий и ни одного проблеска малейшей радости. Всё бесконечно и беспросветно.

В конце концов, восторжествовала справедливость, и сон прогнал из головы все эти дурацкие мысли. Я падал в бесконечную чёрную пропасть, но мне не было ни плохо, ни страшно, ни одиноко… Я радовался этому падению, как вовремя пришедшему спасению. Мне казалось, оно способно мне помочь, хотя уверен, что большинство меня за эти слова осудят, так как реальная жизнь, якобы, гораздо лучше любых грёз. Бла-бла-бла.

В падении стёрлись все временные рамки: то оно казалось вечным, то мгновенным. Боже мой, как же мне это всё нравилось!

Потом всё резко прекратилось, и последующие события наглядно доказали, что такое понятие, как справедливость, выдумано людьми, когда в реальности его не существует… Человеческая жизнь похожа на унитаз, после того, как самому человеку сделали клизму…

Я увидел очень тесную комнату с низким тёмным потолком, нагими стенами и тусклым освещением одной лампочки. Пол был усеян песком, по которому из стороны в сторону бродила облезлая чёрная кошка с жуткой рваной раной на правом боку, сочившейся кровью, что капала на пол. Один её глаз покрыло отвратительное бельмо, а другой, болезненно-жёлтого цвета, пристально осматривал комнату. Возникало такое чувство, словно это ужасное животное охраняет ржавую железную дверь, ведущую наружу, так как, заканчивая обход странной комнаты, кошка сворачивалась калачиком около двери и засыпала чутким сном. Лёгкий шорох – и она уже на лапах, готова кусать и рвать. Посреди комнаты находилась круглая ванная, наполненная грязной водой. Позади неё песчаная насыпь была больше, чем во всей комнате, и её покрывали старые деревянные доски, прогнившие в некоторых местах. На этих досках хранились исписанные бумаги и тетради и маленькая клетка с чёрной вороной, хищно озирающейся по сторонам, будто в поисках какой-либо добычи. Но самое странное в этой комнате было то, что в ванной лежал я сам! Я с ужасом смотрел и на спящую кошку, и на ворону, и на железную дверь. Внутри засело жуткое чувство чего-то неотвратимого и ужасного. Я испытывал дикий страх и безутешное отчаяние, точно ничего мне уже не могло помочь. Однако, рано или поздно, в таком состоянии люди начинают чувствовать безразличное смирение. Но ко мне оно не приходило, и я знал, что оно никогда не придёт. Никогда…

Я невольно взглянул на свои руки и закричал. Они были покрыты глубокими, кровоточащими ранами, будто их исклевали птицы, вырывая целые куски плоти. Взгляд непроизвольно обратился в сторону вороны, и я заметил в её маленьких чёрных глазах жадность и алчность, будто на меня смотрела и не птица вовсе, а злобное человеческое существо. Я попытался подняться, превозмогая острую боль, и увидел, что всё моё тело покрыто незарубцевавшимися ранами, словно меня рвал дикий зверь!

Я свалился обратно в ванну.

Всплеск воды разбудил кошку, она вся подобралась и зашипела на меня, и я понял, что именно она оставила на мне те ужасные раны. Но каким образом, чёрт возьми?! Это же абсурд! Она всего лишь долбаная кошка, а такие раны смогло бы оставить лишь крупное животное с огромнейшими когтями!

Я просто знал, никакой мотивации не было, но я знал, и мне этого вполне хватало, чтобы не пытаться пройти мимо этой кошки. Меньше всего я хотел её злить.

Я ждал. Ждал.

Чего?

Чьего-то прихода. Кто-то должен был прийти, и перед этим «кем-то» я испытывал панический ужас.

«Боже! Прекрати всё это, умоляю!».

«Курт… ублюдок… вытащи меня отсюда!».

«Сейчас он придёт и всё начнётся сначала!».

«Господи, внуши Курту мысль, чтобы он вернул меня!».

Это были не мои мысли. В один миг я понял, что это были мысли того парня в ванне! Получается, что это другой человек?! Он ведь вылитая моя копия! В конце концов, я даже чувствую всё, что чувствует он.

Я запутался…

Парень в ванне плакал, плакал и я; парень в ванне злился, злился и я; парень в ванне боялся, боялся и я… Но там был не я! Я это чувствовал! Это не мог быть я!

Почему?

Потому что я лежал не в ванне с грязной водой в какой-то странной комнате с кровожадными животными, а дома в тёплой постели!

Люди не так часто замечают, что живут чужой жизнью, но, когда настаёт такой момент, становится тяжелее всего самому себе внушить эту простую истину. Да и зачем? Ведь жить во лжи гораздо приятнее, не правда ли? Тогда зачем эта сраная заповедь «не обмани!»? Чтобы её нарушить? Ах, ну да! Ведь любые законы только для того и нужны, чтобы их нарушать. Как оригинально, боже мой!

«Это то, на что ты меня обрёк, Курт! Это то, что ты делаешь с собой!».

Что за хрень несёт этот парень?!

Он просто жалок!..

Раздался пронзительный скрип ржавой двери, кошка в испуге отскочила в сторону, и в комнату вошёл высокий мужчина с длинными чёрными волосами, облачённый в изношенный хитон чёрного цвета. На его лице застыла глумливая улыбка, а ярко-зелёные глаза были наполнены насмешкой.

У парня в ванне оборвалось сердце, оборвалось сердце и у меня. Это как раз и было то самое, «что-то неотвратимое и ужасное». И действительно, незнакомец не вызывал приятных ощущений.

– Привет, Курт, – мягким голосом сказал незнакомец, подняв руку в приветственном жесте. – Как дела?

Парень не мог вымолвить и слова. Его уста сковала мука.

– Гляжу, не очень. Бывает… Сочувствую. Ты бы расслабился, Курт, иначе свихнёшься здесь. Это, знаешь ли, тебе не курорт. Это ад, чёрт побери! Чего ты ожидал? Страстных голых чертят, что будут жарить тебя целыми сутками? Жарить, в переносном смысле.

Он засмеялся и подошёл к песчаной насыпи и сел на деревянные доски, которые жалобно проскрипели под его весом. Парень повернулся к нему лицом. Я так и не смог понять, что это: проявление смелости или трусости?

– Да перестань ты уже! Как будто в первый раз!
– Опять? – наконец смог произнести парень в ванне дрожащим голосом.
– Я здесь непричём, Курт, ты же знаешь. Скажи спасибо тому приятелю, что занял твоё место и прожигает твою жизнь. Хотя ты и сам виноват. Так что разбирайтесь сами. Меня чур не винить.
– Почему всё так?
– Слушай, ты пересчитай на досуге, сколько раз ты задавал мне этот вопрос.
– Почему? – упрямо повторил парень в ванне, хоть слова и давались ему с превеликим трудом.
– Потому что ты слабак, а тот паренёк, что занял твоё место, жуткий эгоист, то есть, простой человек. Ну, смирись же! Ты ведь прекрасно понимаешь, что он тебя не вернёт. Это очевидно.
– Почему?
– Иди-ка ты уже! Хватит время тянуть, у меня помимо тебя не мало клиентов, и всех надо успеть обслужить. Не держи на меня зла, Курт. Ничего личного, только бизнес. Я не виноват в том, что ты после смерти Эммы сам себя потерял и отдал свою жизнь в руки тому подонку. Поверь, человек – это чертовски опасная штука, и доверять ему свой самый лакомый кусочек – чистой воды идиотизм. Это был твой выбор, никто тебя не толкал, но, с твоей стороны, было бы наивно полагать, что тебя отсюда вытащат. Как ни крути, а альтруизм – штука выдуманная.
– Я уже больше не могу, я устал.
– Парень, это не курорт, в сотый раз тебе повторяю. Это ад. Конечно, он не так красочен и масштабен, как вы его себе представляете, однако это ад, и, как и в реальной жизни, халявного мороженного здесь никто никому не подаёт. На большую психушку похоже, правда?

Он опять засмеялся.

– Тебе пора бы уже привыкнуть к этому месту, потому что вечность – штука длинная, скажу я тебе. Тот парень тоже сюда попадёт, рано или поздно, тогда я позволю тебе с ним поиграться, а может, даже, и отпущу, хотя, вряд ли.
– Даже?! Может быть?! Ты же говорил, что отпустишь меня, если он умрёт!
– Да? Наверное, я что-то перепутал. Прости.
– Ах, ты, ублюдок!
– Да-да-да… Избавь от примитивностей. Всё, что ты сейчас скажешь, я слышал уже мириады раз. Давай приступим к делу.

Незнакомец схватил руку парня в ванной, который начал извиваться и вырываться, но это ему не помогло. Другой рукой длинноволосый мужчина открыл клетку с вороной и выпустил её. Кровожадная птица накинулась на парня в ванной и принялась клевать его руки, вырывая клювом куски мяса. Бедняга истошно вопил от боли, но поделать ничего не мог, потому что сам загнал свою душу в эту дыру. В ад…

… А потом я проснулся и вспомнил всё в малейших деталях.
***

Тот день мы полностью потратили на шопинг. Мы покупали всё: одежду, бытовую химию, канцелярские товары, мелкую мебель и многое-многое другое, так как я переехал к ней жить. Несмотря на то, что вся эта суматоха отняла у меня все силы, я был чертовски рад, впрочем, как и сама Эмма. Услышав о моём решении, она засветилась изнутри и, ничего не говоря, потащила меня по чёртовым магазинам. В ней проснулся творческий потенциал, энтузиазм, которых порой в быту ей очень не хватало. Тогда я думал, что вряд ли когда-либо смогу забыть тот день, оказывается, я ошибался. Жизнь иногда просто вынуждает нас забывать о счастье, чтобы сполна насытиться страданиями.

Прогулка наша закончилась лишь под конец дня, когда я уже еле-еле волочил ноги, а Эмма всё так же светилась внутренним огнём, что доселе спал где-то в её потаённых глубинах. Знаете, бывают такие люди, которых в момент их великого счастья вряд ли сможешь угомонить даже танком. Таким человеком была Эмма, и мне это нравилось. И это я любил в ней больше всего, потому что сам я был всегда тихим и спокойным, поэтому и счастье и горе своё переживал мирно. В те времена…

За тот день мы успели обсудить всю нашу дальнейшую жизнь, вплоть до того, где и как нас похоронят. Она распланировала дизайн нашей квартиры, распланировала наши дальнейшие доходы и расходы… Она всё говорила и говорила, а я слушал её и понимал, что вот оно – счастье! Тогда я осознал, что именно ради этого мига я прожил всю свою жизнь, и вся дальнейшая жизнь должна послужить для сохранения в памяти этого момента. Мы даже начали думать о детях: как их будут звать, как мы их будем воспитывать, чем, возможно, они будут увлекаться…

Да, это был лучший день моей жизни…

И это был последний день моей жизни, потому что потом мы с Эммой погибли.

Закончив все покупки (как на тот момент казалось), мы направились домой, но, проходя мимо ювелирного магазина, который находился через дорогу, в ней проснулось необоримое желание купить нам обручальные кольца. Я пытался её отговорить, ссылаясь на то, что очень сильно устал, но её желание стало слишком большим, поэтому мне пришлось сдаться и согласиться. В конце концов, в этом не было ничего плохого. Я любил её.

Мы начали переходить дорогу и тогда раздался дикий свист, стирающихся машинных покрышек об сухой и горячий асфальт, потом серый «форд мустанг» 67-го года выпуска налетел на Эмму, прозвучал тупой удар, Эмма взлетела в воздух, а потом опустилась на грубый асфальт, из-за чего порвалось её прекрасное лёгкое весеннее платье, которое всегда пахло ею… тёплая кровь моей надежды на долгую и счастливую жизнь брызнула мне на лицо, я уловил железный запах и отпустил Эмму в другой мир, где, возможно, она стала счастливой. Вальс со смертью оказался так скоротечен.

Эмма скончалась мгновенно, точно в ней никогда и не бил тот фонтан жизни, что заставлял меня двигаться вперёд, несмотря на всё то дерьмо, в которое я вляпывался.

Молодого парня, что был за рулём «форда» засадили за решётку, потому что в случившемся он был полностью повинен: ехал в нетрезвом состоянии, превышал скорость и проехал на красный свет, но меня это уже совершенно не волновало.

Если бы Эмма осталась жива, то я, наверное, попытался бы как-нибудь с этим сраным лихачём разобраться, но после её смерти мне стало абсолютно на всё начхать. Как и полагается, я ушёл с работы, бросил писать, забил на учёбу и запил, пытаясь хоть как-нибудь загнать душераздирающее горе подальше. Да, я сдался. Я предал самого себя. Образно. То, что осталось после Эммы – лишь жалкое моё подобие.

Большинство людей, да и я сам, думали, что это состояние со временем пройдет, и я вернусь к привычной жизни, но бездна, пожирающая меня, с каждым днём становилось всё шире и шире, и вскоре от «настоящего» меня ничего не осталось. Лишь внешняя оболочка и абсолютная пустота внутри, которой нет ни конца, ни края.

В конце концов, я добился того, чего так сильно желал – забыл произошедшее со мной, но ничего от этого не изменилось. Пустота ничем не заполнилась. Стало только хуже, поэтому я решился на отчаянный шаг, о котором раньше и не думал никогда.

Я попытался покончить жизнь самоубийством.

Два раза.

На Новый год и на свой День Рождения.

Но не смог.

Не хватило ни сил, ни смелости… ни глупости.

Поэтому я полностью отсёк от себя весь окружающий мир. Несколько раз, конечно, я совершал жалкие попытки вернуться к прежней жизни, но все они кончались неудачей.

И вот ответьте мне – что такое жизнь? Что такое счастье? Почему за один необыкновенно счастливый день, за надежду, за любовь, человек должен заплатить своей жизнью и душой? Вам не кажется, что это очень слабо смахивает на божью милость?

Страдания очищают человека… Так вы думаете?

Весьма забавно.

И от чего же они очищают?

От жизни?

В человеческих страданиях нет ничего очистительного, друзья мои, лишь тьма и абсолютное зло, которое пожирает человека и делает из него озлобленное деградированное чудовище. Кто-то может с этим бороться, и на свет появляются гении, но большинство умирает и появляются такие же жалкие ничтожества, как я. Это и есть та самая пресловутая очистка?

Прошу прощения, если я кого-то разозлил или обидел, но после смерти Эммы, я ни от чего ни очистился… стал лишь злее. Намного злее…

Я убил себя, и вполне возможно, что настоящая моя сущность сейчас терзается в аду. И только я виноват в том, что она сейчас там, а её грёбаный «заменитель» здесь.

Нас может сокрушить горе, оно может заставить нас пасть на колени и жрать грязь, но покуда в нас есть что-то человеческое и покуда мы не теряем веры в свои силы, мы можем бороться с этим дерьмом. Мы должны бороться с этим дерьмом! Просто обязаны! Иначе мы просто превратимся в ничтожных предателей, которые даже лёгкой смерти не заслуживают.

«Прости, Эмма… прости…».
***

Догадка сама по себе была абсолютно безумной, фантастичной, но ничего лучшего у меня не имелось. Я не могу понять, почему мне это пришло в голову, однако, я счёл справедливым проверить такую версию. В конце концов, никакой другой версии у меня не было, и, возможно, именно поэтому я зацепился за этот абсурдный бред. Человек в здравом уме счёл бы это сумасшествием и поставил бы на мне уже крест, но… К чёрту! Ничего не остаётся. Тем более всё это не так уж тяжело и проверить.

«А нужно ли это вообще?».

Резонный вопрос.

«Даже если моя догадка подтвердится, то что от этого изменится? Ноша станет ещё тяжелее? Что-то не вижу я в этом ничего путного. Да всё уже бессмысленно! Зачем я пытался вспомнить об Эмме? К чему это привело? Самый разумный вариант – это продолжить привычное существование и, возможно, оно приведёт меня к какому-нибудь выходу».

Точно. Это так наивно, что даже смешно. Выведет к какому выходу? Если оставить всё, как есть, то одинокая старость и паршивая смерть обеспечены! Даже стараться не нужно будет.

«Что делать? Ворошить прошлое, которое не просто так забылось? Не лучший вариант для поисков счастья. Даже если всё так, как я и думаю, вряд ли у меня получится что-либо изменить! Чёрт, да это же хренов бред просто! О чём я, мать твою?!».

Скорее всего, так и есть.

«О, да! Моя чёртова душа звонит мне прямо из ада и умоляет вернуть её обратно! Охренеть! Не знаю, как всем, но мне кажется, что это херня попахивает идиотизмом! Неужели ад так прогрессировал, что и там появилась телефонная связь? Слушай, а может мне позвонить Вергилию или Данте? А? Как тебе идея?».

Ведёшь себя, как испуганная шавка.

«Может быть! Но всё это чистой воды бред! Сраный бред!».

Тебе ничего не стоит это проверить, не так ли? Надо всего лишь ещё раз набрать до боли знакомый номер, нажать зелёненькую кнопку вызова и дождаться, пока парень ответит тебе твоим же голосом и расскажет тебе, как там в аду ему прекрасно, и как он тебе благодарен за то, что ты его туда выбросил.

«Безусловно… да… Мне срочно нужен молодой Зигмунд Фрейд, что работал в психушке».

Но ведь, на самом деле, позвонить было легко. Останавливал меня, наверное, страх. Либо страх признать самого себя чокнутым, либо страх, что всё это правда, либо… страх, что всё это глупая и надуманная теория, и что меня ожидают всё те же беспросветные будни.

«Наверное, было бы лучше никогда тебя не знать, да, Эмма? Посмотри на меня? Вряд ли я похож на мачо, правда? Скорее всего, на чмо».

Я вспомнил, как мои ладони скользили по бархатистой коже Эммы, как она покрывалась мурашками, когда мои губы в жадном поцелуе впивались в её обнажённую шею, когда мои руки гладили её спину, бёдра… Я вспомнил, как зарывался в её шелковистые волосы, когда соединялись наши вожделеющие тела. Я вспомнил, как она вонзила свои ногти мне в спину в момент высшего наслаждения и как она закусывала мягкие губы. Я вспомнил, как подо мной трепыхало её беззащитное тело, а я, ослеплённый её красотой, понимал, что овладел богиней. Я вспомнил, как мы шептали друг другу на ухо о любви, а потом засыпали, прижавшись, друг к другу…

Наверное, в тот момент я в большей степени, чем когда-либо, понял, что потерял, и как я одинок теперь. Вдохновения мне это не прибавило, однако усталость и боль я смог превозмочь, хоть так и не понимал, ради чего всё это делается.

Я взял телефон, медленно набрал собственный номер и нажал кнопку вызова.

Длинные гудки.

Сердце забухало, словно бас-бочка в ударной установке.

А потом трубку подняли и я, не дожидаясь, пока на той линии заговорят, сказал:

– Алло… Курт… Это ты? – Чувствовал я себя крайне нелепо. В других обстоятельствах я бы над всем этим рассмеялся, так это всё выглядело глупо.
– Даже не знаю, как тебе ответить на этот вопрос.
– Да… не часто сам с собой разговариваешь, понимаю… – Я усмехнулся, но вышло как-то криво и неестественно. Но с другой стороны, я был прав – до тех пор я не часто разговаривал сам с собой. Возможно, интересное занятие, но как-то прежде не практиковался.

Неловкая тишина. Слова было подобрать трудно, это очевидно.

– Так значит, это всё правда? – Почему-то я даже и не сомневался, что он поймет, о чём я говорю.
– Видимо, да, раз ты всё-таки решился мне позвонить.
– Слишком уж всё нереально выходит.
– Наверное. Но это ведь ничего не меняет. Я понимаю, что эта правда не самая лицеприятная, однако, тебе просто-напросто придётся её принять такой, какая она есть.
– Скорее всего, ты прав… Но… Чёрт! Тяжело с самим собой разговаривать! Слишком уж на шизофрению похоже!
– Похоже, лучше быть шизофреником и признавать это, нежели обманывать себя и проживать чужую жизнь, – грубо произнёс Курт, отчего у меня по телу пробежали мурашки. Он явно меня недолюбливал. Я и сам себя в тот момент презирал. – Зачем ты позвонил? Хотел убедиться в том, что действительно превратился в дерьмо? Ну и как, полегчало?
– Перестань…
– О да, конечно! Извини, но мне здесь слегка плохо, из-за тебя, кстати, поэтому я не могу себя сдержать. Что прикажешь делать, Курт? Надеюсь, ты знаешь, как выкручиваться из этой ситуации? Или ты планируешь остаток той никчёмной жизни, которую ты прожигаешь, провести с осознанием того, что настоящий ты торчишь в аду? Да, это достойный выход для достойного человека! Эмма бы это точно оценила!
– Хватит! Я же попросил прощения!
– Извини, но этого недостаточно! Я, если честно, даже не могу сказать, кому сейчас хуже: тебе или мне! Вроде бы мы одно целое, а вроде бы ты выкинул меня, как использованный гондон! Попользовался мной, спустил в меня и в мусорку! Правильное решение, Курт! Я и ты мечтали о такой жизни, правда?!
– Я не хотел ничего такого… Если ты был мной, то тебе не составит труда понять меня! Я слаб! Каждый раз, когда я получал отказ в публикациях своих произведений, я собирался бросить писать, но Эмма… она останавливала меня, придавала сил и… любила. А теперь этого ничего нет. Я просто не мог остаться самим собой! Я не хотел превращаться в то, что есть сейчас! Не хотел, понимаешь?! Смерть Эммы – это тебе не отказ в публикации!
– Может, и понимаю… только теперь это всё бесполезно. Я – здесь, ты – там, и теперь мы разные люди, разве не так? Что теперь ты с этим сделаешь?
– Теперь уже ничего не изменить?
– Не знаю, Курт… Не знаю! Ты и представить себе не можешь, что я здесь терплю! Думать тяжеловато, если честно!
– Да, я понимаю…
– Ни хера ты не понимаешь!
– Прости…
– О, боже! Неужели и я такой тупой?!

Чего и следовало ожидать – я не знал, что делать дальше. Продолжать жить, как и раньше, у меня бы просто не получилось, а что нужно было предпринять для того, чтобы всё изменить, я не знал. И знал ли вообще кто-нибудь?

– Вряд ли Эмма хотела бы нам такой судьбы, Курт. Надеюсь, она сейчас в местах получше, но она мертва, а ты жив… Ты просто обязан, хотя бы ради неё, вернуть меня обратно и начать ту жизнь, которую ты закончил год назад. Смахивает на некромантию какую-то, но всё же…
– Как вернуть?! Что мне нужно сделать?! Я не знаю, пойми ты! Не знаю!
– Я тоже, но… стоит попробовать некоторые вещи. Ты так до сих пор и не попрощался с Эммой.
– Даже и не думай! Нет!
– Курт! Чёрт возьми, если ты будешь постоянно трусить, то никогда у тебя ничего не выйдет! Ты ещё держишь беднягу в своём мире, вернее, в своих сердце и разуме, поэтому и сам не можешь успокоиться! Сходи к ней на могилу и… отпусти.
– Нет! Чёрт… я не могу! Не могу! Давай придумаем что-нибудь другое.
– Нет, Курт, нет. Тебе надо идти к Эмме на могилу. Ты обязан с ней проститься. Иначе ты и все твои слова ломаного гроша не стоят. Ради того, что ты называешь любовью, иногда приходится идти против самого себя. Не будь трусом и эгоистом. Если Эмма тебе действительно так дорога, как ты говоришь, то ты обязан её отпустить.
– Но я не смогу… Я сбегу. Точно!
– Придётся тебе ломать себя.
– За что хоть всё это?
– Не знаю… либо за твоё бывшее счастье, либо за твою глупость.
– Ладно, хорошо… А что… что потом?
– Подумай сам, Курт, – мрачно произнёс он и, кажется, я понял, о чём он. Я ничем не подал виду, что понимаю, но тот парень ведь я сам! Наверное, он просто знал, что я понимаю и уважал то, что я не пытался спорить, как бы тяжело мне не было. Я боялся. И мне ничего из этого не нравилось, но внутри поселилась непонятная уверенность, непоколебимость и стремление, что бывало и раньше, в «прошлой жизни».

«Как бы не растерять мне всё это в нужный момент».

– Что ты решил, Курт?
– Знаешь, Эмма как-то сказала мне: «Смелость – это не когда ты ради любимого человека бросаешься против пятерых качков. Смелость – это когда ты способен в тяжёлые моменты закрыть пасть, засунуть в задницу свои принципы и броситься против самого себя». Я готов. Я… готов.
– Отлично. Молодчина, правильный выбор. Жаль не могу тебе сейчас пожать руку… да ты и не захотел бы. Удачи, Курт. Я верю в тебя. А что мне остаётся? Я – это ты, ты – это я. Мы обязаны друг в друга верить, приятель.
– Да… точно.

Мне совершенно не нравился такой способ начинать новую жизнь, а вернее вернуть старую, однако, ради Эммы я готов был на всё, что угодно. Тем более, что я обманывал всех вокруг и самого себя целый год… Пришло время исправлять ошибки и расплачиваться за грехи.
***

Когда ты уже, вроде, как перестал жить, но всё ещё не мёртв, в дождливую ночь на кладбище уже не так страшно. Если и существуют призраки, то они избегают тебя, сторонятся, потому что прекрасно понимают, как тебе уже на всё плевать. Проще говоря, они видят в тебе нечто от них самих, чувствуют, что ты уже в одном шаге от того, чтобы стать им роднёй. Сам ты ещё не созрел, чтобы это понять, но ещё чуть-чуть, и всё кардинально изменится. К лучшему ли, к худшему ли, трудно сказать, но изменится. Этого не миновать, хочешь ли ты того или нет. И ничего с этим не поделать. Хотя, если ты – такой же, как я, то ты сам всё приведёшь к этому изменению…

Мне было чертовски тяжело прийти на могилу Эммы, уж поверьте. Я ужасно переживал. Другим это покажется глупостью, сущим пустяком, но лично для меня – это невероятное испытание, на которое я долгое время не был готов. Наверное, легче было покончить с собой, нежели пересилить свою сущность и притащить зад на это чёртово кладбище.

Я стоял около могилы Эммы и молча смотрел на её надгробную плиту сквозь дождь. Одежда промокла до нитки, холод нагло лапал моё тело, но я и не собирался шевелиться, чтобы согреться или как-то попытаться укрыть себя от дождя, чтобы не простыть. Меня это не волновало. Впервые после смерти Эммы я пришёл на её могилу… Было тяжело. Страшно. Больно. А впрочем, я уже об этом говорил… А потом всё внезапно стихло. Я отпускал её, и это приносило определённое облегчение, которого раньше так не хватало.

Я ждал.

Ждал, когда она полностью отпустит меня, а я – её, мы попрощаемся и продолжим свой путь в одиночку, по разные стороны исполинской стены, что выросла между нами. Стена длинною в вечность, так кажется…

Эмма говорила мне:

«Что лучше, жалеть о своих прежних ошибках, или совершать их по-новой снова и снова, не зная, что это неверный путь, как по-твоему?..».

Она была похожа на мудрого учителя, что намеренно заставлял ученика совершать ошибки до тех пор, пока тот сам не поймёт, что делает всё неправильно, усвоит хитрый урок и всё переосмыслит. В этом истинное учение. Этим она помогала мне каждый раз, когда возникали проблемы. Я любил её, но не только… Ещё я уважал её. Это главное. Хотя, какая к чёрту может быть любовь без уважения, не так ли?

– Что ж… Я усвоил твой последний урок, Эмма. Лучше жалеть о прежних ошибках, поэтому я здесь, правда?.. Да. Спасибо… Большое тебе спасибо, детка. Знаешь, я сделаю всё, как нужно. Как хотела бы ты. Да, чёрт возьми! Именно так и сделаю. Я уже больше не буду нюни пускать. Я не сдамся, обещаю, детка. Никогда. Пока мозги мои паутиной смирения не покрылись, я буду жить, как требуют того разум и сердце, а не строить из себя грёбаного высокомерного мудреца (на самом деле тупого маразматика), который дальше собственного крючковатого носа ничего и не видит! Рано мне ещё! Придёт время и для этого дерьма, верно?.. Да… придёт хреново время. Думаю, немножко подождать я смогу, хотя не хотелось бы превратиться в такое вонючее гов… О чём это я?.. Забей! Спасибо, Эмма, я люблю тебя, прощай.

И я ушёл.

Я не устроился вновь на работу, но перестал пить; я не начал снова писать, но прекратил затворничество, я не направил все силы на учёбу, но перестал срываться на всём и всех… Но, самое главное, что хоть и не полностью, но я вытащил самого себя из ада. В наибольшей степени, я стал прежним занудным засранцем Куртом, который любил дождливую погоду, Джека Лондона и мармелад. Да, мать вашу, я вернулся!

Не знаю, правильно ли я всё сделал или нет, но, самое главное, что моя собственная душа не звонила мне больше из ада с жуткими обвинениями, и я сам перестал себя ненавидеть, я стал чувствовать себя человеком, а не загипнотизированным «живым существом».

Счастливый ли финал моей истории или печальный, понять я не могу, да и не хочу. Я знаю лишь то, что приятные воспоминания больше не отзываются жуткой болью внутри, что разъедает душу, как кислота ржавчину. Наверное, ещё бутылочку пива, и больше нечего желать!

КОНЕЦ.
Сентябрь 2010 года. Орёл.
Никита Андреев.